– Возможно, что-то типа того. Я уже и сам не знаю.

Он сел.

– Вот так вот я себя чувствовал на том катере. Может, твоя подруга, она то же самое думала прошлым вечером. Типа: «А я никогда не летала. Надо попробовать». Понимаешь, о чем я?

– Не очень. – Я взглянул в зеркало. – Тони, а зачем ты вообще на этот катер поднялся?

Он потер подбородок.

– Потому что я не умею плавать, – сказал он и пожал плечами.

Мы приближались к цели поездки, но дорога казалась бесконечной, и последние тридцать миль пути тянули мои веки вниз, словно стальной маятник.

– Да ладно, – сказал я. – Серьезно.

Тони поднял подбородок и нахмурился, думая.

– Все дело в незнании, – сказал он. И снова рыгнул.

– Какое дело?

– Ну, почему я вообще на тот катер сунулся. Незнание – это то, чего ты не знаешь в этой сраной жизни, понимаешь? От него крыша съезжать начинает. И ты на все готов, лишь бы наконец узнать.

– Даже если не умеешь летать?

Тони улыбнулся:

– Потому что не умеешь летать.

Он похлопал по разделявшей нас решетке. Снова рыгнул, затем извинился. Свернулся калачиком на полу и тихо-тихо пропел песню из заставки «Флинстоунов».

К тому времени, когда мы въехали в Бостон, он уже снова спал.

Мы с Тони шагнули через порог офиса. Mo Бэгс оторвался от своего сэндвича с фрикадельками и колбасой и сказал:

– Здорово, педрила! Как жизнь?

Скорее всего, он обращался к Тони, но с Mo наверняка не угадаешь. Он положил сэндвич, вытер жирные пальцы и рот салфеткой, затем обошел свой стол и швырнул Тони в кресло.

Тони сказал:

– Привет, Mo.

– В жопу себе свой «привет» засунь. Давай запястье.

– Слушай, Mo, – сказал я. – Хорош.

– Чего? – Mo защелкнул браслет наручников на левом запястье Тони, а правый – вокруг подлокотника кресла.

– Как подагра твоя? – спросил Тони с неподдельным интересом.

– Жить буду, придурок. Поживу еще.

– Вот и хорошо. – Тони рыгнул.

Mo вперил в меня прищуренный взгляд:

– Он пьяный, что ли?

– Не знаю. – На кожаном диване Mo я заметил сложенный номер «Трибьюн». – Тони, ты пьяный?

– Не-а. Слушай, Mo, y тебя тут туалет есть?

– Да он же пьяный, – сказал Mo.

Я поднял лист с рубрикой спортивных новостей и обнаружил под ним первую страницу газеты. Карен Николc попала в передовицу: «САМОУБИЙЦА ПРЫГНУЛА С КРЫШИ ЗДАНИЯ ТАМОЖНИ». Рядом со статьей красовалась полноцветная фотография Бостонской таможни ночью.

– Да он в хламину пьяный, – сказал Mo. – Кензи?

Тони снова рыгнул, а затем затянул «Дождь капает мне на голову».

– Ну, пьяный и пьяный, – сказал я. – Где мои деньги?

– Ты позволил ему пить? – Mo сипел так, будто одна из фрикаделек застряла у него в глотке.

Я поднял газету, прочитал шапку статьи.

– Mo.

Уловив интонацию моего голоса, Тони замолк.

Но Mo был слишком взвинчен, чтобы что-то заметить.

– Даже не знаю, Кензи. Я, блин, даже и не знаю, на хрен таких, как ты, нанимаю. Вы мне всю репутацию изгадите.

– Она у тебя и так изгажена, – ответил я. – Плати давай.

В начале статьи было написано: «Уроженка Ньютона, очевидно находившаяся в помутненном состоянии рассудка, прошлой ночью покончила с собой, спрыгнув с площадки обозрения одного из наиболее известных и любимых жителями исторических памятников».

– Ну хрена ж себе он тут мне втирает, а? – обратился Mo к Тони. – Ушам своим не верю.

– А я верю.

– Завали пасть, козлина. С тобой никто не разговаривает.

– Мне в туалет надо.

– Ты чего, глухой? – Mo шумно выдохнул через нос, зашел Тони за спину и постучал ему костяшками пальцев по затылку.

– Тони, – сказал я. – Обойди диван, туалет вон за той дверью.

Mo засмеялся:

– И что? Кресло он с собой потащит?

Вдруг раздался громкий щелчок. Тони сбросил наручники и направился в туалет.