– …Se levez, le prince! Vous non[2] ушиблись? – последнее слово Сергей уже понял. А вот что ему сказали вначале? Довгий машинально ухватился за протянутую руку, поднялся на ноги и… что за ерунда?!

– Где я?! – закричал он, глядя на стоявшего перед ним мужчину в странном одеянии. – Кто вы такие, почему не видно товарища Сталина?!! Передайте ему немедленно, что у меня сведения государственной важности!.. – Сергей глянул за спину незнакомца и вздрогнул. – Стойте… Год. – Сердце в груди бухало с такой силой, словно собиралось вот-вот выпрыгнуть наружу, а в висках стучали тысячи молоточков. – Какой сейчас год?!!

– Право, вы шутник, князь. Неужели падение с лошади отразилось на вашем самочувствии столь прискорбным образом? – Мужчина засмеялся. – Хватит прикидываться, пора дать команду полку выдвигаться на исходный рубеж – Император ждет. Еще одно последнее усилие, и мы окончательно сломим сопротивление русских – солнце Аустерлица навсегда померкнет для них!

– Но, парус… па-аарвали, парус! Каюсь, каюсь, каюсь!!! – Лаврентий Павлович в последний раз ударил по струнам и замолчал, переводя дух. Соратники по Политбюро тревожно молчали, наблюдая за ходившим по кабинету взад-вперед вождем, ожидая его вердикта.

Наконец Сталин остановился. Помолчал. Обвел соратников холодным взглядом и неторопливо заговорил:

– Невероятно, но факт. Товарищ Берия не прошел испытания, – наркомвнудел закатил глаза и рухнул со стула. Жалобно звякнула разбившаяся гитара. Ворошилов злорадно засмеялся, прижимая к груди любимую гармонь. Генсек слегка поморщился, но продолжил, мягко переступив через бездыханное тело. – Чем объяснить такой однобокий и странный характер исполнения столь хорошей песни товарищем Берия? Как могло случиться, что потенциально неплохой вокалист, располагающий громадными возможностями и не меньшим потенциалом, так легко и без отпора отказался от своих позиций и своих обязательств? Не объясняется ли это слабостью товарища Берия? Конечно, нет! Он бесспорно сильнее всех заслушанных нами ранее исполнителей.

Чем же объяснить в таком случае систематические уступки и столь, я бы сказал, слабовольное поведение наркома внутренних дел? Это можно было бы объяснить, например, чувством боязни перед революцией, нежеланием демонстрировать свои истинные возможности, отказом от пролетарского интернационализма и такого испытанного метода, как наша общая работа!

– Правильно! – заорал Мехлис. – Поддерживаю, товарищ Сталин. Предлагаю отобрать у него партбилет! Нет, сначала расстрелять, а потом – партбилет!

Вождь недовольно засопел:

– Не в этом дело, товарищи. Я смотрю, вы не поняли мою мысль.

– Так поясни конкретней, Коба? – осторожно поинтересовался Молотов.

– Пожалуйста, – неожиданно покладисто согласился генсек. – Вам надо петь хором!

– То есть… как?! – подобрал с пола отпавшую челюсть Каганович.

– А капелла! – безжалостно отрезал Сталин.

Рядом с валявшимся на полу Берией оказалось еще несколько членов Политбюро.

Сталин презрительно усмехнулся и повернулся к тихо сидевшему в углу Поскребышеву.

– Что там у нас дальше по плану? Доложите!

Секретарь откашлялся:

– Разучивание песен Владимира Семеновича Высоцкого… выполнено? – Вождь благосклонно кивнул. – Тогда приведение в исполнение высшей меры наказания для товарища Хрущева. Эн Эс.

– Опять?! – Хрущев побелел как полотно. – Да сколько же можно? Побойтесь бога, товарищи, сейчас-то за что?

– За целину, – сверившись со списком, дал справку Поскребышев. – А после еще за Карибский кризис, сокращение армии и флота, дискредитацию КПСС…

– Подвинься, чего один на полкабинета развалился? – Никита Сергеевич недовольно ткнул в бок продолжавшего изображать полную потерю сознания Берию. – А то мне раньше времени «педерастов» припишут… Ох уж мне эти попаданцы! – паренек в спортивном костюме, шапке-ушанке и застиранной футболке с надписью «Iron Maiden», неотступно следующий за генсеком, виновато улыбнулся и развел руками.