И вдруг Казаринов увидел: по брустверу траншеи, в которой замерла первая рота стрелкового батальона, размахивая руками, бежит дурак по прозвищу Саня-Баня. Поддерживая одной рукой латаные штаны, другой он показывает куда-то в сторону села и орет истошным голосом:

– Немцы подожгли церковь! Горит церковь! Звонаря убили!..

Дурака Казаринов видел вчера вечером, когда, отдав своим батарейцам приказание отрыть до темноты окопы полного профиля, он с Иванниковым и номерным третьего орудия здоровяком Федотовым отправился в село раздобыть у местных властей что-нибудь на ужин. Проходя мимо церкви, Казаринов увидел на куче светлого речного песка рядом с церковной оградой грязного и оборванного мужичонку лет сорока. Улыбаясь Казаринову и бойцам улыбкой идиота, дурак пересыпал с ладони на ладонь песок, болезненно морщился, дул на него и приговаривал: «Сыпься, сыпься, песок, прямо немцам в роток…»

Казаринов и бойцы остановились. Дурак швырнул за спину пригоршню песка, брезгливо отряхнул ладони, тщательно вытер их о грязные волосы и, не переставая глупо улыбаться и дурашливо гоготать, сипло запричитал: «Сани-Бани, что под нами, под железными столбами, тучи грома, стекла ома…»

Видя, что перед ними душевнобольной человек, Казаринов и бойцы пошли дальше, к райисполкому, где стояло несколько груженых конных подвод, между которыми сновали люди.

Дважды за ночь всплывал в памяти Казаринова, когда он просыпался, Саня-Баня. И вот он бегает по самому брустверу перед окопами второго батальона и орет истошным голосом:

– Микишку-звонаря убило!.. Бонба прямо в живот угодила!.. А кишки на маленьких колокольчиках повисли!

Кто-то из окопов обругал дурака. Он вдруг резко остановился и, блаженно улыбаясь, хотел что-то ответить, но не успел: почти у самых его ног разорвался снаряд. Саня-Баня рухнул у края глубокой воронки…

Самолеты, не сбросив ни одной бомбы, миновали линию обороны полка. Обдав батарейцев Казаринова давящим нахлестом звуковой волны, они прошли дальше, в сторону леса, туда, где ночью, пользуясь полнолунием, артиллеристы полка соорудили ложную батарею. Григорий даже успел подумать, что не зря он вчера вечером чуть не поругался с заместителем командира полка майором Вихревым, который был против сооружения ложной батареи. Вихрев считал: камуфляжная маскировка, ложные батареи – все это теперь уже «излишний маскарад». Когда Вихрев, махнув рукой, ушел на КП полка, Казаринов дал своим батарейцам команду за ночь без шума и суеты соорудить из бревен и досок такую батарею, на которую немецкие самолеты начнут пикировать, как пчелы на яркие медоносные цветы…

С противотанковой гранатой в руке, низко пригибаясь, к Казаринову подбежал Солдаткин:

– Товарищ лейтенант, пора!

– Подпустим поближе. Чтоб наверняка!.. Скажи Серебрякову, пусть берет на себя четыре левых танка! Понял?

– Понял, товарищ лейтенант!

– Я дам красную ракету! – хрипло прокричал Казаринов Солдаткину. – Берите на себя четыре левых! Четыре левых!.. Старайтесь бить по гусеницам и по башням!

– Понял, товарищ лейтенант! – надсадно прокричал Солдаткин и нырнул за поворот траншеи.

Наблюдая за неторопливо ползущими танками, Казаринов краем глаза успел заметить, как девятка тяжелых бомбардировщиков неожиданно развернулась и, образовав воздушную карусель, как-то сразу круто пошла в пике на огневые позиции ложной батареи.

«Эх, сюда бы зенитную батарею Кошечкина», – словно ожог молнии, мелькнула в голове Казаринова мысль, когда он увидел, как, лениво отделяясь от корпуса самолетов, бомбы, повиливая в воздухе хвостами, полетели вниз, на фанерные щиты и деревянные стволы пушек. Но капитана Кошечкина уже нет в живых. Он и вся его батарея полегли на правом берегу Березины.