– Она украла кошель у торговца, способного каждый день закатывать пир горой! И за это ее избили до полусмерти, обрекая на долгие муки! – гневно отозвалась я. – Ты хоть представляешь, насколько унизительна и болезненна порка? Каково ощущать себя совершенно беспомощной и покорно стоять, голой по пояс, в ожидании неминуемой боли? Первый удар самый легкий, тело еще не успевает осознать боль, и ты вздрагиваешь скорее от неожиданности. Зато потом боль наслаивается, накрывает волнами. Плеть разрезает кожу, бьет по свежим ранам и от боли темнеет в глазах. Кровь стекает по спине, сбегает по подбородку из прокушенной губы, сам воздух пахнет кровью. Нет, никто не заслуживает подобного!

Я сама не заметила, как вцепилась в спинку кровати с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Кое-как заставила себя разжать пальцы. Меня колотила дрожь, к горлу подступил комок.

– Ты говоришь так, словно испытала это на собственной шкуре, – Ингвар сделал шаг вперед. Протянул руку, желая дотронуться до плеча, но в последний момент отдернул ладонь. – На твоей спине нет ни единого шрама, кожа выглядит безупречно.

– В пансионе был хороший лекарь, – с горечью отозвалась я.

На душе стало до того тошно, что захотелось выть. Я старательно гнала от себя воспоминания о прошлом, внушала, что к старому нет возврата, и теперь все будет по-другому, но оно все равно напомнило о себе.

– Ему щедро платили за то, чтобы он убирал все следы и не рассказывал никому, как именно юных воспитанниц обучают покорности и послушанию.

– И часто вас наказывали таким образом? – в глазах Ингвара заклубилась беспросветная вьюга.

– Кого как, – в памяти ожил свист воздуха, предшествующего удару и я рефлекторно вздрогнула. – Меня – раньше раз в неделю, после визита Себастьяна – почти каждый день.

– А твои родители? Ты писала им об этом? – бесстрастно уточнил мужчина.

– Мама умерла, а отец… Разумеется, он знал, что в пансионе практикуют физические наказания. Стояние на горохе, лишение ужина, ночь в карцере, розги… Именно поэтому отец и выбрал пансион, считал, только там из меня сделают приличную жену, которую получится выгодно отдать замуж. Хотя о каком замужестве можно говорить в двенадцать… Я была самой маленькой из всех, королевскому советнику просто не посмели отказать.

Рассказывать о прошлом было больно и стыдно. Я до сих пор не понимала, за что отец отказался от меня, почему обрек на долгие годы издевательств и страха. Говорили, он любил мою мать, был счастлив, впервые услышав о ребенке, но за всю жизнь я не услышала от него ни единого доброго слова.

Нервно ломая пальцы, я смотрела в пол, опасаясь поднять взгляд и увидеть на лице Ингвара презрение. Мужчина ведь и раньше не вел себя так, как требовало мое происхождение, а узнав, как со мной обращались, наверняка потеряет остатки уважения.

Потом на пол упала снежинка. Я резко подняла голову и ахнула. Ингвар стоял, с силой сжав спинку стула, и от его рук во все стороны расходилось снежное облако. Лед накрыл часть стула, на пол сыпались искры.

Мужчина же словно не осознавал этого. Его глаза стали прозрачно-голубыми, губы сжались в тонкую линию.

– Ингвар! – снег начал покрывать пол, и я громко окликнула мужчину.

– Что? – он тряхнул головой, опустил взгляд, и лед сразу же исчез. – Я ведь говорил, иногда прошлое лучше забыть. Все это случилось совсем с другим человеком, не с тобой. Признаки прошлого не имеют над нынешней тобой никакой власти.

Ингвар сказал это настолько убежденно, что я позволила себе поверить. Странное дело, но рядом с ним воспоминания блекли и уже не казались такими пугающими. Даже известие о скором замужестве словно припорошило снегом.