Со стороны состава аудитории-адресата различие было, пожалуй, наиболее важным. Дело в том, что на раннем, «киевском», этапе развития словесности книжность имела распространение и хождение только в очень немногочисленном и сословно обособленном круге древнерусского общества. Существует популярный миф о якобы имевшем место чуде массового христианского просвещения Руси в первые же десятилетия после крещения.

С этим мифом следует расстаться. Просвещение, безусловно, имело место, и его последующий эффект для становления русской культуры переоценить невозможно. Однако оно не было массовым. Мы не говорим сейчас даже о том, что само крещение Руси происходило совсем не безболезненно, а сопровождалось насилием, растянувшимся на столетия, и фактическим «двоеверием», следы которого историки находили еще и в XIX веке. Речь о том, что даже приобщение к христианской литературе в глазах современников выглядело как гибель для рода и семьи: иначе не было бы того плача, которым, по слову Киевской летописи, провожали матери своих детей «в учение книжное».

А дети были привилегированные, из «нарочитой чади». Летопись говорит, что Владимир после крещения «посылал собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное». Таким способом за несколько десятилетий была сформирована весьма немногочисленная, однако очень влиятельная (уже просто в силу сословного происхождения) корпорация книжных людей, общественный авторитет которых держался, с одной стороны, на родовитости, с другой, на просвещенности. Именно в пределах этой корпорации главным образом и имела хождение книжная христианская культура.

В противоположность ей, устное поэтическое творчество не было ограничено в составе своей аудитории какими-то рамками. Д. С. Лихачев справедливо отмечал, что в русской словесности «до XVII в. систему литературных жанров мы не можем рассматривать как самостоятельную. Она дополнялась системой жанров фольклора». Книжность обслуживала лишь ту сторону общественной жизни, которая была связана с церковно-государственными интересами. Все прочие стороны жизни людей, касающиеся их «мирского» бытия, сопровождались обращением к устной поэзии. Рождение, брак, личные отношения, судьба, смерть – для всех этих аспектов человеческого бытия существовали устнопоэтические жанры, к которым обращались люди независимо от своего сословного статуса. Правильно будет сказать, что аудиторией устной поэзии были все русские люди, тогда как аудитория книжности составляла в этом множестве лишь небольшой его участок.

Наконец, различна была позиция субъекта – носителя слова. Д. С. Лихачев находил возможным говорить о различении в XII веке в русской словесности двух типов «авторства». Первый тип – тип «глашатая» вечных истин, проповедника. Второй тип – тип «певца», народного сказителя, нашедший свое литературное воплощение в образе Бояна в «Слове о полку Игореве» и частично определивший творческую манеру самого создателя этого памятника. В объяснении разницы между этими двумя типами авторства Лихачев опирался прежде всего на различия предметно-тематической сферы произведений: «глашатай» писал на религиозные темы, а в лиро-эпических произведениях «певца» отразились ратные подвиги князей и богатырей.

Однако и творческие установки создателей текстов в устной поэзии и в письменности различались. Традиционализм (опора на традицию) и вариативность (возможность изменения текста) были характерны для средневековой русской словесности раннего периода в целом, безотносительно к устному или письменному способу оформления речи. Но это были два разных традиционализма: «рефлективный», в терминологии выдающегося филолога С. С. Аверинцева, – в книжности, и «дорефлективный» – в устном творчестве.