– Игнат, – сказала мама, – кажется, стреляют в стороне хаты Романа. Не случилось ли чего?

– Не должно. Он ведь не ночует дома.

– Сегодня свадьба у Пелипчуков, они с Галей собирались пойти туда. А что, если он там выпил, а Галя притащила его домой? Ой, чует мое сердце недоброе.

Только мама это успела проговорить, как во двор вбежал Володя, сын дядька Романа, парень лет шестнадцати. Весь в слезах, с перекошенным лицом и перепуганными глазами.

– Дядьку Игнат, батька и маму бандеровцы застрелили…

– Спокойно, Володя, – сказал батько, взяв его за плечи. – Рассказывай, что случилось.

– Мы пошли на свадьбу Пелипчуков, нашего кума, – сквозь слезы стал рассказывать Володя. – Батько там, конечно, выпил. Мама уговорила батька пойти домой проспаться. Я пошел с ними. Они легли отдыхать в сенцах, а я лег на печи в хате. Не прошло и часа, как через окошко в сенцах с автомата расстреляли сонных батька и маму. Я очень испугался, спрятался на печи, набросав на себя всякое тряпье. После этого бандеровцы выбили дверь и вошли в хату. Забрали одежду батька военную, его награды и оружие. Выходя, они еще два раза выстрелили в маму, добив ее. Батько и мама лежат в крови. Я боюсь туда возвращаться.

– Эх, Роман, Роман! – проговорил отец. – На фронте выжил, так дома убили. Предупреждал я тебя быть осторожным. И зачем тебе было взваливать на себя эту должность председателя сельского совета? Не помогли тебе ни карабин, ни гранаты…

– Игнат, – перепуганным и дрожащим голосом отозвалась мама, – что делать будем?

– А что делать, Гриппо? Надо идти, не могут же они лежать в крови. Где Клим? Пойдем с ним вдвоем, приведем их в божеский вид, завтра надо хоронить.

– Ой, боюсь я, Игнат, они и вас могут сейчас убить. В засаде, наверное, сидят и следят за хатой.

– Будь что будет, ведь это брат родной. Надо идти… Клим, пойдешь со мной?

– Пойду, батьку, – отозвался Клим не совсем уверенным голосом.

– Подождите, – сказала мама, – я сейчас что-нибудь из одежды подберу. Вряд ли вы там найдете что-то подходящее. Галя такая хозяйка…

– Давай, Гриппо, только побыстрее, уже совсем темно, – попросил батько.

– Володя, – обратился батько к стоящему в оцепенении племяннику, – сынок, сбегай к Кухарчику, плотнику, ты его знаешь, попроси его сделать два гроба к завтрашнему дню, скажи, что я ему заплачу.

Володя, вздрогнул от этих слов и ничего не ответив, направился в сторону усадьбы Кузьмы Кухарчика.

Через несколько минут мать дала батьку узел с одеждой, и они с Климом, сев на велосипеды, уехали на другой конец села к хате дядька Романа.

Подъехав к хате, они сошли с велосипедов, прошли через калитку и очутились на подворье. Было тихо, в сгустившихся сумерках слышался где-то лай собаки. Рядом в безмолвии темнел лес. Хата Романа стояла с раскрытой входной дверью, как большая голова с открытым в немом возгласе ртом. Батько перекрестился и направился к открытой двери.

Они вошли в сенцы, ничего не различия в темноте.

– Клим, – сказал батько, – пройди в комнату, найди лампу, зажгли ее и приходи с ней сюда.

Когда Клим вошел с зажженной лампой в сенцы, перед ними открылось ужасное зрелище. Роман лежал на спине с прострелянной грудью. Лицо его было спокойным, казалось, что он просто спит. Нижнее белье на нем, пропитанное кровью, резко контрастировало с бледным лицом.

Галя, еще молодая и красивая женщина, лежала на боку. У нее была рана на животе и простреляна голова. Лужа крови вытекла из-под кровати.

– Клим, – сказал батько, – их надо перенести в комнату. Там мы с них смоем кровь и сменим одежду. Не бойся, сынок, мертвые ничего плохого живым не могут сделать.