Грузовик двигался медленно, со скоростью человеческого шага. По бокам от площадки вышагивали мускулистые парни. Они были с ног до головы выкрашены в бронзовый цвет, из одежды на них были лишь золотистого цвета набедренные повязки, да такие же сандалии. Качки несли на плечах серебристую цепь, со звеньями размером со среднюю дыню. Цепь тоже была бутафорской, из пенопласта или папье-маше. Лица качков были сосредоточены и суровы.

На самой же площадке, у подножия коричневой конструкции, также по периметру, располагались девки, выряженные на манер баскетбольных группиз-чирлидерш; короткие юбки, лохмотья из розовой мишуры от колен и до пят и розовые же топики. В руках у них были вееры-мочалки. Головы их венчали странные розовые конструкции, походившие издали на распущенные павлиньи хвосты, только остриженные на высоте в полметра. Лица их были размалеваны, оклеены блестками, обляпаны позолотой. Девки дрыгали ногами, трясли мочалом, вертели жопами и имели довольный вид, ибо привлекали всеобщее внимание.

Внутри кольца из девок располагалась собственно конструкция. Это был деревянный, высотой метра три постамент, задрапированный портьерной тканью. Он сходился от основания кверху конусом и на всю высоту был обтянут красными лентами. Сверху постамента располагалась площадка, на которой восседало отвратительное нечто, изряженное в пух и прах, напомаженное и наплюмаженное. В синем в блестках платье, обтягивающем костлявую мужскую фигуру, в перьях, в огромном головном уборе из поролона в виде сердца. Впрочем, сшитом настолько безыскусно, что убор вполне мог сойти и за чью-то огромную, нахлобученную на человечью голову жопу.

К ногам недоразумения сиротливой кучкой были навалены такие же как у культуристов, но разломанные на куски звенья цепи, символизирующие, видимо, освобождение содомитов от векового гнета. На обломках стояла плетеная корзина, в каких обычно фотографируют для открыток котят. Существо время от времени черпало оттуда презервативы и разбрасывало их вокруг жестами сеятеля. Окончив сев, оно вскакивало и начинало под музыку бесноваться, дрыгать руками и ногами пытаясь завести толпу, теснящуюся по тротуарам. Толпа изумленно взирала на уебище и посмеивалась.

Вообще этот королек был настолько жалок и комичен, что напоминал скорее Отца Федора на скале возле замка Тамары, радующегося бегству и колбасе, нежели представителя людей, ликующих по поводу признания их политической силой. Впрочем, беснования его были так неистовы, так остервенелы и дики, что вместе со всей этой движущейся кодлой – бронзовыми педерастами, розовыми лесбиянками, коричневой горой являли собой сбывающееся апокалиптическое пророчество…

– Марат, – позвал меня Олег. – Мы начинаем. На вот, повяжи.

Он протянул мне черную бандану. У всех остальных, как у грабителей из вестернов, такие уже были намотаны на лицо. Я машинально сунул бандану в карман и глянул за край крыши. Туда, где стража заблокировала шествие ветеранов. Акционеры смотрели в другую сторону. Их похоже заворожило явление народу гнойного прыща. Пресс-секретарша, откидывая челку, прильнув глазом к фотоаппарату, бряцая об него кольцом в ноздре, отщелкивала кадр за кадром, как гильзы из пулемета.

А народу в улочке прибыло, постовые по прежнему стояли цепью, и навалившийся на нее народ пытался разглядеть, что же происходит на площади. Задние давили на передних, тянули головы, вставали на цыпочки. Те, кому удавалось что-нибудь разглядеть, рассказывали соседям, те передавали дальше, добавляя от себя подробностей. Отовсюду из толпы торчали руки с телефонами. Отсняв несколько кадров, они исчезали, чтобы разглядеть снимки, и вздымались опять. Одни руки опускались, другие поднимались, и сверху казалось, что это множество лебедей, приземлившихся на маленьком, но неспокойном озерце устроили причудливый танец, то ныряли, то выныривали в другом месте, оглядывались и опять ныряли. По толпе, как ветер, гуляли разговоры, тут и там поднимались волны ропота. Ветром потянуло и по улицам. Воздух свежел. Обещался дождь.