По обыкновению ходили недалеко, в места близ дома. Одна из немногих прихотей Григория – чтобы там было спокойно. Его раздражал вой детей, пустые разговоры за соседним столиком, сплетни барист… Вечные разговоры, мир не мог сделать одолжение и просто замолчать. Было бы честно заявить, что его раздражало абсолютно все. Треск крыльев мух-пенсионерок или же протяжный вой тюленей, чей язык обжегся об кофейную гладь.

Но ради лисички он терпел.

Она не хотела понимать эту отчужденность.

– Гриша!

– Что? Прости, шумно.

– Ты меня не слушаешь.

– Я пытаюсь.

Он действительно пытался.

Позднее Григорий понял, как сильно он похож на своих родителей. Те тоже не умели проводить время. Мать просила отца сходить с ней куда-нибудь, помимо кинотеатра или концерта народной музыки, а тот говорил ей, что не хочет, что общество его утомляет и выводит из себя. Она все равно просилась, иногда давила на жалость.

Как-то раз мать убедила отца сходить всей семьей в ресторан. Григорий окончил институт, и это стало отличным поводом для праздника. Мать все придумала, у отца не осталось возможности отказаться. Но туда нужно было еще добраться – а это пробки, платная парковка, очередь на улице, шум тарелок и унылая музыка внутри.

Официант, древняя черепаха с панцирем цвета ржавчины, провел семью в конец зала. Без гримасы сожаления он посадил их около сортира, за единственный свободный столик. Пока Григорий со своим младшим братом выбирали блюда, мать с отцом шептались: он устал слышать звук пердежа и стекающей воды и решил сказать жене, что праздновать вне дома было плохой идеей. Это не на шутку взбесило мать. Затем они подняли друг на друга голоса в обстреле презрительных взглядов из-за соседних столов.

Подполз официант. Он прошептал отцу, что лучше им уйти. Тот поправил галстук и сказал сыновьям:

– Давайте домой пойдем. Пиццу закажем.

– Ура! – радовался брат. – И суши?

– И суши закажем. Гриш, ты как?

Мать плакала по дороге домой, но никто этого не слышал.

Главную тему обсуждений в машине всегда задает отец – истории о том, как они с матерью Григория были за рубежом. Он не скрывал своей ненависти к стране, в которой был вынужден родиться и расти. Для него все, что находилось по другую сторону родины, значило «лучше», «качественнее» и «эффективнее». Тупость своих руководителей отец объяснял их происхождением. Сыновья от речей отца постепенно уставали. Не в первый раз и не первый год они слышали, как хорошо там и как плохо здесь. Что их будущее, по сути, предопределено фактом рождения. Стоило им вылезти из матери, как их посадили на цепь нации и заставили этим гордиться.

Из-за подобных речей отца часто вызывали в школу. Миша, брат Григория, еще не знал того, что сказанное дома должно там и оставаться. Несколько раз Григорий ходил вместо отца в школу. Такое случалось пару раз, когда мать принципиально отказывалась – раз отец заболтался, то пусть он и отвечает. Для Григория это стало подтверждением взрослости: что не семья помогает ему, а он – семье.

Григорий брата своего очень любил. Еще больше, чем родителей и лисичку. Его маленькие карие глаза и улыбка вызывали в нем самые теплые чувства. Он помнил тот день, когда мать вернулась из роддома.

Тогда еще стоял вопрос об исключении Григория из университета. Требовалось дать на лапу, а где взять деньги на это, кроме как у родителей, он не знал.

Когда он приехал с учебы, семейный дом пустовал. В спешке брошена посуда, горел свет в прихожей. Григорий сидел на кухне, пил чай и боялся гнева отца. Каждые полчаса он выбегал на улицу, под неработающий фонарь, чтобы соседи не видели, и курил. Тревога никуда не делась, становилось только хуже. В ожидании пролетели, как летучие мыши, часы.