Довольно комедии. Про́бил час,
итог подведем в конце.
Мы будем сражаться на этот раз
с Фортуной в твоем лице.
Не думай, что знаешь любой наш шаг,
что куклы с пути свернут.
Уколы булавочных наших шпаг
гордыню твою проткнут.
Сверкания молнии на клинках
тебе не сулят добра.
Ведь мы не игрушки в твоих руках —
давно бы понять пора.
Но мы не прикончим тебя, злодей,
а только испортим грим,
потом, сея панику средь людей,
прорвемся в бою к своим.
Тебе ж на прощанье обрежем ус,
отвесив под зад пинок…
Достань нас из ящика, подлый трус!
Последний уже звонок!
Трезвость
Когда на душе паскудно,
для пьянки ищу двоих,
но стало чертовски трудно
в толпе различать своих.
Ханыги моей плеяды,
нервишки сплетя в клубок,
в асфальт упирают взгляды
и дергают рожи вбок.
Никто ничего не значит,
и каждый вокруг – беглец.
А тот, кто глаза не прячет,
скорее всего, подлец.
В уютном таком режиме
шатается мир кривой.
Неловко мне пить с чужими,
и сам я себе не свой.
Слой мусора ветер резвый
со свистом метет метлой,
и я отступаю, трезвый
и взрывоопасно злой.
В зеркале
Зеркало врёт!
Зеркало врёт,
будто меня этот олух сожрёт,
хоть он, собака, отчаянно прёт,
выставив дерзкую челюсть вперёд,
и в отупенье визгливо орёт:
«Зеркало врёт!
Зеркало врёт!»
Общество
Пастыри рекламу изрыгают,
паства рукоблудием грешна.
В обществе, где книги не сжигают,
правда населению скучна.
В обществе, где даже на морозе
храм до основания протух,
верят, что жемчужину в навозе
сыщет недорезанный петух.
Сладко для чувствительного уха
вор о благоденствии поёт.
В обществе, где чествуется брюхо,
член при звуках гимна восстаёт.
В обществе, где царствуют макаки,
челядь раболепна и важна.
Зренье притупляется во мраке,
бесу маскировка не нужна.
Выхлебав целительную водку
с чёртом, словно с братом во Христе,
чтоб не угодить на сковородку,
мудрый прозябает в темноте.
Но, видать, по прихоти Господней,
скрашивая смрадный неуют,
солнечные блики в преисподней
зыбкую надежду подают.
Фатум
Тайно придя в гости,
чтоб насолить впрок,
мечет судьба кости,
карты сдаёт рок.
Принцип игры твёрдый:
как ни вертись – крах.
Умный, прямой, гордый
втоптан толпой в прах.
Смелый поник взглядом,
в тёмный ступив круг.
Кто был рождён гадом,
соколом взмыл вдруг.
Рыцарь, порвав стремя,
даму честит вслух.
Кто погонял время,
начал гонять мух.
Не одолев старта,
слышит бегун: «Бис!»
Так уж легла карта,
путая верх-низ.
Словно клеймо ада,
всюду судьбы знак.
Игры менять надо.
Только, пардон, как?
Мизантропическое
Смурной от житья убогого,
народ в предвкушенье драки
хозяина алчет строгого,
толпою бредя во мраке,
и пламя из книг и хвороста
под звёздами пляшет дико.
Толпа не имеет возраста,
толпа не имеет лика.
Бесполая и бесплодная,
рабыня своей утробы,
толпа – не волна природная:
стихии не знают злобы.
Наверное, пылко вторя ей
в стремлении подольститься,
любой, кто вошёл в Историю,
её нечистот частица.
Кто слился, сменив обличие,
с бесполою и бесплодной,
сегодня до неприличия
любовью смердит народной.
Глядя в зеркало
Я с судьбой никогда не лукавил
и открыто сжимал кулаки,
но она меня била без правил,
оставляя в душе синяки.
Ну и черт с ней. Калекой убогим
об утратах я слезы не лью:
мне к лицу быть холодным и строгим.
Но таким я себя не люблю.
Зайчик солнечный скачет по коже,
майский ветер мне шепчет, пьяня,
что холодных и строгих, похоже,
в мире этом полно без меня.
И, забыв, чем волненье чревато,
воспарив, будто кум королю,
вдруг я делаюсь мягким, как вата…
Но таким я себя не люблю.
Ведь частенько бывает на свете,
как в немом черно-белом кино,
этот майский безудержный ветер
идиотов швыряет в говно.
Потому и на празднике шумном
я восторгов ни с кем не делю,
оставаясь практично-разумным.
Но таким я себя не люблю.