Штукатурка обваливается, на столе накапливается пыль. Прихорашиваться некогда. С радостью моет посуду в другом доме, забыв, как надоело это в своём. Торопится. Не найти дом – номера перепутаны. Не отправить почту. Но торопливость невозможна, тут ни колес, ни даже копыт, только самому, только пеший ход. Внезапно продолжающийся водой. Торопиться в краске и голосе. Водой, торопящейся внутри себя, оставаясь.

Потолки крыты изнутри рыбьей чешуей. Колонны встают на цыпочки. Философия – три девушки в мини-платьях. Рояли лодок. Голова Митридата Понтийского, торс времен Адриана, ломбардский дракон XV века, а вместе святой Теодор. Никакой подгонки под идеал – от неё и остаются только с идеалом. Отражения не помещаются в каналах. Море размечено деревом.

Многие пытались подражать. Городу на севере выйти из строя начальство не позволило, а люди не успели. Нет в нём личных мостов, да и каналов немного. В городе на востоке дома повернулись к воде спиной, продавая лицо на улице – тут никакими садами не помочь.

Тому, кто готов граничить с непостоянным, всё годится для мостов – камень, взгляд, дерево, прикосновение, сталь, вода, старая рубашка, воздух. Твердая вода, пришедшая из огня, принимает все формы и все цвета. Помогает уметь любить то, чему до нас нет никакого дела. Иначе не вырасти к повороту навстречу. Черноносый носильщик, мираж вставшей воды, боль радости.

Не будем касаться кирпичного сердца в портике на сализада дель Пиньятер. Попробуем сами. Книжный на улице убийц. Есть мост у греков, есть и у дьявола. Набережная честной женщины тоже есть, но очень маленькая и неинтересная. Ведьмы отвязывают ночью лодки и плывут в Александрию к Мелиссе и Жюстин. Люди создают город, потом город начинает создавать людей. Любовь так же.

Полоса окон между морем и небом. Вода вдали сливается с воздухом, город висит. Рисуя по небу карандашами колоколен. Сепией сепии. Плывущий городом строит его в себе.

И отделили они от себя своё стремление вверх и назвали богом. Может быть, кому-то и помогало, пока взрослели. А потом стало всё больше мешать. Но нечего и человеку вставать в центр, мнить себя царем людей или природы. Пусть место останется свободным, готовым принять, но не оставить, остающееся – мертво. Пусть сегодня город, живой город, город – король.

Дерево, высохнув, стало лицами, руками, костями домов. Выступая резным трюмо из стены над улицей. С дудочкой у окна. Складками платья и улыбкой вокруг балкона. Вверх, сужая окна, увеличивая их число. Теснясь этажами навстречу через улицу. Клиньями неба. Темной гладью деревянной двери среди ряби камня, собиравшего дождь и ветер. Башенками по диагоналям фронтона, за которыми ребро крыши. Круглый эркер на боку церкви, с широкими окнами дома. Но под ними узлы высоких причёсок и шлемы. Под ногами львы, и под башнями львы, над головами зонтики городов. Святого держит пучеглазый карлик, а рыцарь спокойно стоит на уступе, опираясь на щит. Вот он – город. Честный своим присутствием, своей полнотой. Как человек. Если и верить – человеку, городу, реке. Но это не вера, это доверие, к которому совсем другой путь.

Жилые живые берёгшие высотой башни серого камня, где почти нет различия между комнатой и лестницей – в семь и девять этажей, не увидеть с соседней улицы, так улица узка. Башня на ней вместе с домами, плечом к плечу. Но башня там, а они здесь. Вера – то, к чему человек обращается, когда не в силах с чем-то справиться сам, и в то же время предпочитает иллюзорное решение отсутствию решения. Не честнее ли – не сильнее ли – не плодотворнее ли для будущего – сказать себе, что решения нет?