– Ну и как, Старичок, впечатляет? – Саша Бронфман возбужденно смотрит на меня. – Есть и еще факты, но они пока проверяются. Понимаешь, Старичок, в области за пять лет умерло больше людей, чем погибло за это же время в Великой Отечественной войне… Ты понимаешь?

– Я понимаю… Кстати, Саша, можешь получить у нас в кассе зарплату за март. Правда, в расценках того времени…

– Ого! – Саша неподдельно удивлен. – Откуда у нас деньги?

– От верблюда…

– Надеюсь, этот верблюд не красного цвета?

– Нет, это серо-буро-малиновый Каронар Чингиза Айтматова, который стоит в посольском гараже в Брюсселе и испражняется, между прочим, золотым гавном.

– Сережа, это грубо, – покачал большой, лысеющей головой Бронфман. – Но я верю тебе и пошел получать зарплату. – Он дошел до дверей и оглянулся. – А, может быть, мы скоро и выходить начнем?

– Не исключено, – строго-официально ответил я.

– Ты меня предупреди заранее, и я постараюсь приготовить достойной величины свечку в жирную задницу этого моржового хера…

«Моржовым хером» Саша обзывал мэра нашего Города, приложившего немало сил и старания для того, чтобы похоронить наш «Маяк», который до 1991 года был «Комсомольским маяком» и попортил немало крови директору городского общепита Петру Петровичу Лужину, на волне перестройки просочившемуся в мэры. В принципе, он был не самый худший мэр, он, может быть, потянул бы на звание самого лучшего мэра, но Петр Петрович не выносил критики в свой адрес. Хорошей, послушной газете «Даешь демократию!» перепадали шикарные квартиры в центре Города, они платили смехотворно низкую аренду за трехэтажный особняк, что стоял почти напротив мэрии, они сопровождали Лужина в загранкомандировках, они… В общем, они сидели в просторном кармане Лужина и ели ананасы, а мы, как и обещал Петр Петрович, последний хрен без соли доедали. Вот этому-то человеку и обещал наш редакционный интеллигент Саша Бронфман хорошую свечку в жирную задницу. А редактором «Даешь демократию!» был мой бывший заместитель, хороший парень с чутким носом, Валерий Сакурин.

У меня появились небольшие личные деньги, и я не выдержал искушения заглянуть в свое любимое кафе «Три аиста». Когда-то мы, еще студенты, целыми днями просиживали здесь за слабенькими коктейлями и бетербродами с «Останкинской» колбасой. Разумеется, от того кафе ничего не осталось, только три бетонных аиста у входа, да старый швейцар дядя Костя. Теперь это был вполне респектабельный бар с игровыми автоматами, цветомузыкой и одинокими девочками в слишком коротеньких юбочках за пустыми пластмассовыми столиками.

– Давненько я тебя здесь не видывал, – встретил меня дядя Костя одобрительным взглядом выцветших глаз. – Однако, раз зашел, значит – выцарапался?

– Выцарапался, – усмехнулся я и пожал все еще крепкую руку дяди Кости, успевшего в этот момент предупредить меня, чтобы я с автоматами и девочками не связывался. – Дядя Костя, – обиделся я, – за кого ты меня держишь?

– Не надо! – теперь усмехнулся дядя Костя. – Наташку ты у нас подцепил…

– Так ведь то – Наташа, – вздохнул я, – честная городская давалка, в которую я по-молодости умудрился влюбиться. А у вас-то теперь это дело на индустриальную основу поставлено…

– Я тебя предупредил, – дядя Костя неожиданно живо побежал встречать богатенького клиента.

Заказав сто пятьдесят граммов коньяка «Метакса» и бутерброд с сыром, я занял столик у окна и достал из кармана «Комсомолку». Хитрая, между прочем, газета. Всех и вся обвиняет, критикует любые эшелоны власти, но – в меру! Вот это звериное чутье – до какой черты можно – и отличает «Комсомолку» от всех других газет мира. Они, в отличии от нас, никогда не нарываются, а потому и живут при всех властях с распределителями и дополнительными льготами… Ну и дай, Бог, им здоровья, как говорится.