3 марта 1799 году Суворов заехал в Кобрин на несколько дней, проездом, направляясь командовать русско – австрийской армией… Возвратился почти через год – в начале февраля 1800 года в сопровождении и в компании своего любимого ученика и сподвижника генерала Багратиона. Собирался пожить в тишине всего несколько дней – скоротать время в ожидании торжественной встречи в Петербурге, но вдруг занемог и задержался. Болезнь несктати затянулась. Причина была не только в ней, а и в характере полководца, наотрез отвергавшем любые лекарства…

Здесь же, в Кобрине, 7 марта 1800 года состоялась последняя встреча генералиссимуса с русской армией, превратившаяся в прощание, когда через Кобрин следовал маршем сводный батальон Екатерининского и Московского гренадерских полков, с которыми Суворов совершил походы в Италию и Швейцарию. В конце того же месяца, ещё не оправившись от болезни, Суворов распорядился везти себя в столицу и оставил Кобрин уже навсегда…

Стасик узнал об этих исторических событиях много позже.

Кобринские дома равнодушно дремали в то ясное и холодное, но тихое, утро, когда наша семья тарахтела мимо них на телеге. Лошадь не спеша брела по старинным булыжникам мимо окон, закрытых веками ставень, а мы не думали о том, что никогда больше не увидим этот маленький городок с большой историей. Улица на всю свою длину и во всю ширину выглядела пустынной, только взвод солдат шёл навстречу, мерно отбивая сапогами строевой ритм. По традиции военных лет солдатский строй обычно шёл с песнями. Но этот маршировал молча, сберегая, наверное, утренний сон мирного населения. Во мне же вдруг проснулось давно пропавшее желание петь и я с воодушевлением затянул «Прощай, любимый город…», почему-то подстроившись под ритм солдатских шагов. Подразделение подхватило, смеясь. Так мы и разошлись: солдаты в одну сторону, с песней, а мы в другую – с ней же. Настроение было хорошим – мы приближались к «логову фашистского зверя»: следующий пункт назначения курсов находился уже на чужой территории. Впереди, как всегда, неизвестность, но на этот раз особого рода: мы должны были оказаться в самом зловещем месте на Земле, где всё должно быть просто пропитано опасностью и угрозой всему живому – мы вступали в Германию.

Гитлер – Чаплин. Странный состав. Животные или люди?

«Шлюхи немецкие». Предатели или жертвы?

«Родина, как злая мачеха». «По вагонам!»

Война тяжело и медленно, как страшное многоголовое чудовище, огрызаясь, оставляя за собой кровавый след, пятилась на запад – туда, откуда она совершила свой ужасающий прыжок на Россию. Рёв её оскаленных пастей не утихал ни на минуту. Близилась агония. Всё ожесточённее разили людей её зазубренные когти и клыки. Но там, откуда она ушла, наступала тишина… Эшелон фронтовых курсов шёл за своим фронтом и за войной по её следам, приближаясь к Германии.

Гер-р-рмания. Это слово рычало и мяукало, как тигр. Но представлялась не живым зверем, а чем-то неизвестным, но однозначно мрачным, тёмным, зловещим, страшным и угрожающим. Дома там должны были быть совсем не такими, как у нас. Вместо них над съёжившейся землёй тёмными громадами должны были бы возвышаться сооружения, больше похожие на окаменевших чудовищ с оскаленными пастями… Или домов не было вовсе. а какие-нибудь ямы, похожие на бомбоубежища… Логово, одним словом – что-то вроде медвежьей берлоги. В нём ворочалось и рычало омерзительное чудище – фашизм, прыгающее на поводке злобного выродка, тоже не имеющего в себе ничего человеческого, – Гитлера. И вот мы все ехали прямо в это самое отвратительное место на земле… Становилось тревожно, тягостно и непонятно: зачем нам надо ехать туда? Но мне объяснили: страшилище необходимо добить вместе с его поводырём, чтобы оно опять на нас больше никогда не напало…