– Знаешь, дочь… – она аж подпрыгнула на месте, ведь, погрузившись в раздумья, практически забыла, что не одна сидит за столом.

– Что?

– Я все думал и думал, как мне и материнский наказ соблюсти, и обещание, данное Богам, выполнить, и младших дочерей не обидеть…

Сестры навострили уши. Иглы с нитками замерли в их руках.

– Богам? Ты же говорил, чертям…

– Дура ты, Варвара! – отец со всей силы ударил кулаком по столу – и мать твоя, земля ей пухом, дура была, раз позволила себе заключить сделку не пойми с кем, а потом позволила тебе ТАКОЙ вырасти. Но делать нечего. Коль ты, как первенец, на управу Богам обещана, а они всё прав не предъявляют, я пойду к тому, кто лучше рассудит. Я человек простой и глупый. Мне такое решать не по силам.

– Но…

– Отправляйся спать. И сестёр забирай, чтоб духу вашего тут не было. А мне подумать надо.

– Но отец…

– Устал я. Нету сил ругаться. Ступай по добру…

Она внимательно посмотрела на него: глубокие, залегшие во лбу тени, потухшие глаза, опущенные плечи, и поняла, что не хочет больше ссор. Даже выпытывать снова про “ту самую сделку” было не интересно. Если бы хотел, уже давно бы рассказал. А может и вовсе, придумал пугалку, да сам в неё поверил. В иной день Варваре нравилось с отцом на словах сражаться: спорить до хрипоты, метко отвечать, то веселя его, то раззадоривая огонь гнева. Но сегодня одна будто увидела в нем совсем другого человека. Возможно, сама и виновата: выпила все его силы и терпение, без остатка. Может, не зря ее в деревне побаивались. Однако, чувствовать себя виноватой Варвара устала, поэтому гордо поднялась и вышла из горницы, борясь с внутренними порывами подбежать к отцу и обнять его. Сестры послушно засеменили за ней. “Будь уже теперь, что будет. Сама эту кашу заварила, самой теперь и расхлебывать”.

Сон не шел. Младшие мирно и трогательно сопели, из глубины дома доносился зычный храп отца. За окошком ветер шумно играл со свежей весенней листвой. Где-то завывал, не жалея глотки пес, и ему лениво вторили приятели. Варвара вспоминала маму. Что бы она сказала? Отругала за непослушание? Уговаривала выйти замуж и приняться рожать детей, ведь этим и заняты все ровесницы? Или поддержала бы? Из груди вырвался громкий тяжелый вздох. Она давно свыклась с тем, что никто не может ее понять, но были ведь и другие времена. Сами собой набежали слезы, как случалось всякий раз, когда Варвара разрешала себе потосковать об уютных вечерах с мамой, их долгих разговорах и увлекательных походах в лес, где она училась слушать и распознавать каждую травиночку, кусты и деревья. Вдруг, как в детстве, ее окутало горьким запахом пижмы и тысячелистника. Перед закрытыми глазами пронеслись образы мореного летнего дня, золотистого солнечного света, далекой лесной поляны, куда они отправлялись за земляникой, ароматная сладость малины, робкая улыбка Савелия…

Варвара резко села на кровати и распахнула глаза. Сердце бешено билось. Много лет она старательно запрещала себе любые воспоминания о друге, которого считала самым близким человеком. Они оба оставили ее. Бросили. Сначала мама, а затем и он. “Са – ва” – еле слышно произнесенное имя, сродни мощному заклинанию, тут же подняло бурю. Чувства, казалось, только и ждали этой слабины, поэтому хлынули потоком. Длинной чередой всплывали в памяти их бесконечные проказы. Чего только они не вытворяли. Невольно, Варвара заулыбалась, вспоминая глупых соседских коз, которых они гоняли по двору, пока старый, подслеповатый дед храпел посреди дня. Припомнила и маскарад, затеянный ими, чтобы напугать вечно пьяного мельника “водяным”, и как они прятались в стоге сена, чтобы подсматривать за влюбленными парочками. Перед глазами мелькали счастливые картинки детства, и не было им конца. Заливистый смех и нырок в озеро. Болотные кочки, и прыжки по ним наперегонки, чтобы добраться до острова и добыть самых красивых кувшинок. Пеструшки клюют ряску, которую они, вымокшие и грязные, пол дня вылавливали в заросшем пруду. “Са – ва” – повторила Варвара, ощущая, как растекается в груди горячая волна любви и горя.