Я (самый маленький) и моя семья

Младенческий возраст я преодолевал болезненным ребенком, а посему женскую часть моей семьи (маму, тетушку и бабушку) крайне заботило мое здоровье. Этому способствовало ряд причин: дед по отцовской линии болел туберкулезом, мама всю жизнь, сколько я ее помнил, принимала таблетки, а сам я непрерывно хворал простудными заболеваниями, особенно, когда меня отдали в ясли. Но разве мог я в полтора годика объяснить родителям, что меня сажали во время тихого часа на горшок, босиком на голый кафель холодной туалетной комнаты. Ведь я тогда еще не разговаривал. А когда однажды, так и не дозвавшись занятой своими делами нянечки, во время тихого часа я обкакался, та в наказание обмывала меня водой из под крана, от чего было зябко и обидно.

Но больше всего моих опекунов по женской линии радовало, когда я хорошо кушал. Здорового тела должно быть много. Особенно румяненькие щечки и пухленькая попка возбуждали мою тетушку, у которой эстрогены бурлили в крови, выталкивая наружу материнский инстинкт, а своих детей к тому времени еще не родила. Кстати, именно ей я обязан именем Женя.

Отец, наоборот, любыми путями пытался вырвать меня из-под женской опеки, культивировавшей в неустойчивой детской психике комплексы неполноценности и внутренние противоречия. Тетушка хотела, чтобы я обладал розовыми щечками и пухленькой попкой, я же просто нуждался в широких плечах и мускулистых руках. Не думаю, что отец выступал сторонником моих голодовок, просто вопросы сыновнего аппетита не вызывали у него аналогичных эмоций, более важным для нас обоих он считал передать мне иные жизненные навыки, нежели аппетит и любовь к теплой одежде.

Частые рыбалки, походы в лес за грибами или просто многочасовые пешие прогулки для нас с отцом превратились в ритуалы выходного дня. Причем капризы погоды не играли при этом никакой роли. Это давало закалку моему подрастающему организму, хотя постоянно конфликтовало с материнским стремлением создать мне тепличные условия.

Та сфера моей жизни, которая не попадала под неусыпный контроль родителей (друзья детства, улица), так же ориентировались на воспитание моих мужских качеств. В результате чего к шести-семи годам я уже поймал свою первую рыбу и нашел первый гриб, умел разжигать костер и лазать по деревьям, плавать и ездить на взрослом велосипеде «через раму».

Пробовал я с другом детства Сашкой курить окурки, но, несмотря на то, что занятие это, безусловно, существенно взрослило пацанов, большого восторга не вызывало. А еще в детском садике, во время дневного тихого часа, мы обменивались с девочками из нашей группы информацией об анатомических особенностях наших тел, причем в своих действиях мы не видели никаких развратных признаков. Исключительно в познавательных целях.

Вообще в ту пору мне хотелось проводить больше времени в обществе сверстников, где я мог стать и становился таким как все, хотя моя мама стремилась развить во мне черты индивидуальности, заставляя читать книжки. Меня звали друзья с улицы, в то время как я должен был прочесть еще три (!) страницы текста. Схитрить не всегда удавалось, поскольку для возможности контроля, читать приходилось вслух.

Врачей я невзлюбил с детства, поскольку человек в белом халате, скрываясь за наигранной улыбкой и показной приветливостью, в конечном итоге давал мне боль, либо ее ожидание. Когда эскулапы в сговоре с родителями решили меня в пятилетнем возрасте раз и навсегда избавить от ангины, врач иезуитским способом, попросил показать ему горлышко, но «а-а-а-а…» произнести я не успел, рот внезапно наполнился его инструментом и тот молниеносным разящим движением удалил одну гланду. Однако мне все же удалось спасти вторую, намертво сомкнув зубы. Испытывая невероятную боль, плакал я, молча, чтобы не открывать рта.