– Да не Рарин он, а Ларин! Ларин Мишка с семнадцатого траулера. Дяди Васи сын, соседи они наши. Он на Хоккайдо часто ходит.

Различение русских «р» и «л» для нас – целая история. Ганин натаскивал меня неделями на опознание на слух этих коварных звуков, вместо которых у нас в японском существует только один – находящийся где-то посередине между ними. Чего уж тогда было ждать от этого начальника.

– У вас в отделе кто-нибудь русский язык знает?

– А зачем? – решил он сразить меня наповал своей простотой.

– Что значит «зачем»? Затем, что этот Рарин-Ларин приедет к вам без визы на своем родимом «СРТМ‐17», а вы будете наивно думать, что это совсем не «Эсуэрутээму». К тому же у вас вон за двадцать пятое сентября прошлого года Рарун числится. Это наверняка тот же Ларин!

– Конечно Мишка! – опять влез в разговор Елизаров. – Он мне как раз в начале октября говорил, что его в Немуро помели! Только он не без визы, а без разрешения, как я, высадился. С визами-то у нас проблем нет.

– Помолчи, тебя пока никто не спрашивает! Ты такой разговорчивый с самого начала был бы!

Надо было закругляться. Дело понятное: бюджеты у иммиграционной службы более чем скромные, а о прелестях какого-нибудь там майкрософтовского «Аксесса» не шибко продвинутый в техническом плане начальник никогда не слышал. Так что телегами с просьбами поставить ему хоть какой-нибудь захудалый десктоп, снабженный нехитрой программкой для составления баз данных, он руководство не заваливал и заваливать, судя по его замашкам злоупотребляющего пивом и свининой увальня, не собирался. Приеду в Саппоро – напишу докладную Нисио, пускай выходит с ней наверх. Коснись чего, тут никаких концов не сыщешь. Постирают с доски нужные фамилии – и все! На Хоккайдо три десятка портов, куда заходят такие вот Жеки-Жени. Если в каждом из них вот так вот пишут на этих пластиковых скрижалях, а затем стирают попадающего под неожиданную амнистию нарушителя, то никакого обмена информацией между иммиграционными конторами не происходит. На одной доске он будет, а на другой – нет. По нашим законам он в течение трех лет на берег сходить не может, а он, паразит, возьмет и сойдет, и наши паразиты ничего против него сделать не смогут.

Я быстро оглядел испещренную катаканой и цифрами доску, ничего, что хотя бы как-нибудь походило бы на Елизарова, не заметил и потребовал от начальника оформить экстрадицию и запрет на высадку в течение трех лет, как полагается по нашим гуманным законам.

– И побыстрее его отправьте. У него судно завтра утром отходит.

Озадаченный маленьким скандалом начальник кисло протянул:

– До завтра не получится.

– Что он говорит-то? – задергался почуявший недоброе Елизаров.

– Да вот говорит, что до завтра не получится.

– Это как это «не получится»? – взорвался Жека-Женя. – Я ваши законы японо-матерные знаю! Сорок восемь часов – и будь здоров! Я с пятницы в ментуре парюсь, так что давай, желтомордый, или дело заводи, или калитку отворяй! Дольше вторых суток без ордера держать не имеете права! Майор, ну скажи ему! Че он как этот? Че ты как этот, папаша?

Не сведущий в тонкостях русского языка начальник сильнее захлопал глазами и обратил ко мне свой вконец прокисший взгляд. Переводить выступление Елизарова я ему не стал.

– Так почему не получится?

– Переводчик из Кусиро к нам приезжает только по пятницам. Так что заняться оформлением этого вашего Елизарова мы сможем только в пятницу.

Я уже перестал что-либо понимать.

– Какая пятница? Какой переводчик?

– Пятница следующая, а переводчик – с русского языка. У нас своего переводчика нет. К нам из Кусиро раз в неделю приезжает переводчик Като, он переводит все беседы и бумаги. Что тут непонятного?