– Солнце мое! Ты плакала? – всплеснул руками Рокси. – Что случилось с нашей принцессой? – расспрашивал он, нанося мне что-то на лицо.

– Это были слезы радости!

– Тогда в следующий раз делись со мною своей радостью, и я буду плакать вместо тебя, чтобы не страдало твое прелестное личико! – сказал он, продолжая свою работу и заставляя меня улыбаться.

Через полчаса и мое личико, и моя прическа были готовы. В этот раз мои уже волнистые волосы были зачесаны немного набок и скреплены множеством шпилек.

– Сегодня у тебя нежный образ. Он был навеян мне твоей тонкой натурой. Теперь иди и ничего не бойся, потому что ты прекрасна!

Я поблагодарила своего стилиста и направилась в студию. Каждая новость была перечитана мною уже раза по три. Прохоров написал историю про беспорядки на улицах в ночное время. Статья была написана настолько интересно, что годилась бы для печати в крупные издательства в виде небольшого рассказа.

Моя тема была первая и, когда я читала ее, у меня все происходящее за день до этого будто бы снова проносилось перед глазами. Кстати, я упомянула Прохорова в своем репортаже, радуясь, что не в силах была перечитать текст после сложившегося в моем мозгу ложного мнения о коллеге и поэтому так и не удалила слова о нем.

В этот раз съемки прошли быстрее. Мы потратили на них полтора часа и в 14:30 я уже сказала свое заключительное: Будьте с нами, в три часа дня на первом! Ника Семенова. Your-news. Специально для вас.

– Ты так и не добавила информацию о преступниках, – сказал мне Петр, после похвалы в мой адрес. – Решила приберечь ее на завтра?

Я кивнула. Я не хотела расстраивать его своим недоверием. Пусть это останется моей маленькой тайной.

– Пойдем на расследование, чтобы осталось больше времени на кафе? – спросила я. Петр согласился.

Мы пошли в тюрьму. В этот раз мы с Прохоровым запаслись видеокамерой, чтобы взять пару интервью. На входе нам препятствовать не стали, и мы спокойно прошли к начальнику – Владимиру Григорьевичу Козину. Я это имя хорошо запомнила, когда по сто раз перечитывала его перед репортажем. Он нас впустил и поблагодарил, что мы не раскрыли их секрет. Он имел ввиду новость о первом трупе, который они хотели утаить.

В кабинете было все по-прежнему, только кипы бумаги со стола перекочевали куда-то еще. Теперь кроме рамки с фотографией и телефона на нем ничего не находилось. Прохоров опустил свою сумку на небольшой черный кожаный диванчик, стоящий прямо напротив двери. Там находилось самое ценная вещь для нас сегодня – камера, на которую будет все записываться. Мы сели напротив Козина. Я видела, как за окном заключенных уводят со двора обратно в свои камеры.

– Сколько вы намерены сделать репортажей? – отвлек меня Владимир Григорьевич от этой картины. Руки его по-деловому были сжаты в замок, хотя это, одновременно, выдавало небольшую неуверенность.

– Это зависит от ситуации, – уклончиво ответил мой напарник.

Козин кивнул, явно расстроенный, что ему еще долго придется наблюдать наши лица в своем кабинете. Такое выражение промелькнуло буквально на долю секунды, и он тут же смог взять себя в руки.

– И чем я могу вам помочь сегодня? – снова любезно спросил начальник тюрьмы.

Мы переглянулись. То, что мы хотели спросить, было слишком смелым с нашей стороны. Еще по пути сюда, мы долго спорили, как преподнести данную информацию. Я хотела объявить сразу наш план действий. Но Петр настоял на том, чтобы пошагово удивлять нашего информатора. Петр кивнул, и я сказала Владимиру Григорьевичу следующее:

– Мы, если, конечно же, вы нам разрешите, собираемся взять интервью у вас, так как его будет наиболее уместно показать первым в нашем следующем эфире. Это будет выглядеть солидно и весомо. – Я видела, как ему было лестно слышать мои слова в его адрес. – И после хотелось бы расспросить тех, кто сидел в одной камере с первой жертвой. Они могли бы рассказать нам больше подробностей, так как стали непосредственными свидетелями этой смерти.