– Спокойной ночи, до завтра, – говорю я и, улыбаясь в темноте, кладу телефон на прикроватную тумбочку.

На завтрак спускаюсь в домашнем: в джинсах и свитере. Тут балуют постояльцев белоснежным, теперь белоснежный йогурт в огромной чаше, похожей на аквариум. А еще фрукты в сиропе и тысяча сортов кофе и шоколада, холодного и горячего. «Как на день рождения», – проносится мысль. Часы идут неспешно, время здесь, будто другое: спокойное, неторопливое, тягучее. Вокруг улыбки, активная болтовня. Позитив. Dolce vita. У итальянцев нет выражения «Доброе утро». Сразу «Добрый день». Утро – это время, посвященное целиком себе любимым, своей семье, приятелю, с которым завтракаешь, чашке черного кофе и сигарете. Ближе к полудню на улицах появятся местные, о туристах, снующих толпами во всех переулках, я не говорю. Итальянцев видно сразу: не особенно красивые женщины, но непременно породистые, и очень яркие мужчины, всегда в костюмах и галстуках и в идеально выглаженных рубашках. Теперь осень, они замерзли, и большинство в куртках и коротких пальто, в какие в России одевают манекены в витринах бутиков.

Я в центре. Прохожу через площадь, хорошо знакомую мне по прошлой поездке. Нахожу взглядом ту лавочку, на которой мы сидели с чернокожим парнем, улыбаюсь вновь. Чувствую сзади меня знакомая церковь и в ней Дева Мария, которой я дарила красные розы, по совету хитрющих торговцев, молюсь ей быстро и неосознанно. И верю, что здесь она меня слышит, и я под ее нежными белыми руками и лазурным покрывалом. Один переулок и я на месте. Сердце колотится в груди. Синьор Фаббри уже здесь, встает, протягивает руку и широко улыбается, произнося «Buongiorno!» Бар пуст. По-видимому, на обед здесь соберутся служащие из близлежащих ufficio через час-другой. Сейчас мы здесь вдвоем и рядом на пустом стуле стоит кожаный портфель синьора издателя. Все так, как я себе представляла.

– Итак, кофе?

– Конечно, – отвечаю я, смакуя мои любимые звуки: мягкий «ч» в сочетании с протяжным «э». Certo.

Мы заказываем кофе, официант улыбается, аккуратно расставляет белые чашки, наполненные черным, на столике под белой скатертью. Arte. Во всем искусство. Оно здесь окутывает тебя, словно ты находишься в изысканной экспозиции огромного музея. Красивая одежда, продуманные интерьеры, атмосфера, в которой невозможно не чувствовать себя Человеком с большой буквы. Именно они – эти прекрасные и талантливые люди, римляне, создавали цивилизацию, и невозможно не уважать их уже за это.

– Что касается книги, – говорит синьор Фаббри, – вы можете определить точный срок завершения работы?

– Не думаю. Точно не могу сказать. Мне понадобится от двух месяцев до пяти.

Синьор Фаббри не кажется удивленным, не кажется недовольным, похоже, что ему все равно. Скажи я ему, что буду делать перевод два года, он, похоже, и этому не удивился бы.

Я поясняю:

– После того, как я переведу, мне необходимо будет еще раз все проверить.

Он кивает головой. Тянется за портфелем, и тут у него звонит телефон. Извинившись, он поспешно достает черный плоский маленький мобильник из внутреннего кармана пиджака.

– Pronto! Sì, sì, bar… «Settecento»… sì. Bene.

Смотрит на меня, улыбаясь, говорит:

– Это Давид. Он хочет познакомиться с вами.

Я застываю. Я онемеваю. Я чувствую, как все вокруг затягивает туманная завеса. Синьор Фаббри вложил в мои руки увесистую кипу отпечатанных листов, которую я приняла уже безвольно, не понимая, что с ними делать. Давид. Это все, чем я была полна в эту минуту.

Синьор Фаббри настойчиво потряхивает передо мной листами и ручкой, я пялюсь на него, на бумагу и, кажется, проходит целая вечность, но официант подходит вновь и мы автоматически повторяем свой заказ: кофе и минеральная вода. Смутно, сквозь знакомую мне пелену тумана, делающего все вокруг нереальным миражом, скорее ощущаю, как в дверях бара показалась фигура до боли знакомая, но кажущаяся и теперь лишь продолжением нереального мира, моей фантазией.