Лица потеплели. Правду говорит старик, чего уж держаться за свои гнилые дома, за землю чахлую и неурожайную? В Сибири земли свежие, молодые, родят будто бы по двести пудов с десятины, здесь же едва наскребалось тридцать.

Шаркают мужики лаптями по примороженной земле, пламенеют их бороды на шалом ветру.

– Вот только ради вольности и идем, так ни за что не пошел бы, – тянет Иван.

– Кто тебя просит, молчи уж, клейменый.

Притих Иван, уже не показывает свои представления; когда просят, вяло отмахивается рукой и отворачивается.

– Есть слух, будто царь готовит вольную мужикам.

– Чудак, пусть хоть сто вольных будет, но царь и помещики себя не обидят. Так и так их карман будет полон, а наш – пуст.

– Пока дадут вольную, мы уже сами будем вольными, – проговорил Ефим. – Царь ить не милостив к своим мужикам.

– Вот это да, Ефим. Ить ты за всю жисть первый раз сказал разумное слово. Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Дали добрую порку – и заговорил, а ить порот был сто раз!

– Энта оказалась особой, – засмеялся Ефим. Повеселели мужики. Заживает спина, чешется.

– Сходят коросты, зарастает все, вша их заешь!

– Не ждите, мужики, послабления, равными мы можем быть с царем и помещиками только на погосте. А там, в том краю, мы можем зажить весьма хорошо.

– Не дадут нам пожить, найдут нас жандармы.

– Дотянется царская лапа и туда.

– Не дотянется, ежли бы я знал, что дотянется, рази бы я пошел туда. Там мы будем жить как у бога за пазухой. Сибирь велика, найдем место, где спрятаться.

– Детей растеряем по Сибири, – вздыхали мужики.

– Это да, жалко, а может, обойдется?

– Марфа боится, что Митяя потеряет.

– Митяю надо давно быть хозяином, а он под Марфой ходит.

– Хозяин я, вот сегодня же поколочу Марфу.

– Слабо!

– Поколочу.

– Ладно, посмотрим.

– И как я влип в это дело? – сокрушался Фома.

– Судьба, Фома, судьба! Нам хотел бока намять, а намяли тебе. От судьбы, как от комара, не отмахнуться.

– Чтобы тому Зубину в гробу перевернуться, чтоб его черти в аду смолой горячей обливали!

– Вместе грабили, а теперича враги. Чудно жисть устроена!

– Житуха штука крученая, как береза на ветру, не поймешь, куда и завернет. На дрова не расколешь, на сто рядов все перевилось, ничего, не печальсь, вместях будем стынуть на ветру, знобиться в снегах. Денег-то хоть чутка оставил про запас?

– Оставил, не все же мне валить в общий котел.

– Не силуем. Дал ты, ладно, больше не требуем. Хорошо, что согласился идти общиной. Один бы не дошел. С пашен размеренным шагом шел кузнец Пятышин.

– Чего головы повесили? – спросил он мужиков.

– Да так, нудновато что-то, – ответил за всех Ефим.

– Зря нудитесь, все будет ладно.

– У тебя всегда все ладно, живешь в достатке, ни разу не порот…

– Дак ить я с вами иду. Чудилищи. Вот сходил на свою землю, промерял ее шагами, вроде не убавилось. Продаю Зубиным. Хочу посмотреть Сибирь. Беловодское царство.

Ахнули мужики:

– Не гонят ить. Ошалел! Умом трекнулся!

– Когда погонят, то радостев будет мало.

– Детей пожалей.

– А у вас рази не дети? Пожалею. Может, они вольную жисть увидят. Этим и пожалею. А кто умрет, то, значит, судьба.

– Одумайся, Сергей Аполлоныч. Кузнец, свои земли…

– Все продумал, благо ночи стали длинны. Кошевенку сварганил, в ней дети и перезимуют. А потом, куда вы без кузнеца? Тяжко будет, все хоть коня подкую, полозья новые под сани подведу. Берете ли?

Молчат мужики. Жаль им Пятышина. Хороший человек, отличный кузнец. А уж мудрости не занимать. Если Феодосий огонь, то Пятышин – вода. Один другого будут дополнять. Два таких вожака приведут в любое царство.

– Ну, чего молчите? Аль не рады, что с вами иду?