– Дела плохи, последние штаны сымут, голяком будем ходить, фиговым листом грех свой прикроем. Только игде достать те листы? – посерьезнел и Иван. – Растут только в жарких странах, у нас нетути.

– Боже, помилуй и отпусти грехи Феодосию и Ивану! – закатил серые глаза Ефим.

– Хватит, не юродствуй, надоело! – Крутнул на плече косу Феодосий, еще сильнее насупил брови-лишайники. По лицу сполохи, кипень в сердце. Быть буре. Из рос собирается она, сколготится в тучи, не унять грозы.

Урядник ждал мужиков на покосе, хмуро бросил:

– Вона уже солнышко всходит, а вы все прохлаждаетесь! Ясно, не свой покос, потому тянетесь. Чтобы за день весь луг скосили! – Вскочил на коня, хотел уехать.

– Не понятственно, мы что, твои работники аль полюбовные косари? – вспыхнул Феодосий. – Рази мы обязаны тебе косить?

– Обязаны ли? Вот об этом спросите себя, – усмехнулся урядник.

– Ах так, тогда мы не обязаны тебе косить! А раз не обязаны, то и не будем! – загремел Феодосий.

– Терпящие – в рай, а нетерпящие – в ад, – закатил глаза Ефим.

– Цыц! Не будем! Хватит! Сел нам на шею и погоняешь!

Над заливными лугами туман, с голубинкой, не сочный, какой-то квелый. Но травы здесь сочные, так и просятся на косу. Ждут косарей. Но косари стоят у кромки луга и молчат. Эх, будь это свое, тогда бы зазвенели косы с радостью, места бы не хватило широкому размаху! Молчит Феодосий. А Митяй, он везде Митяй, бросил свой латаный-перелатаный армячишко, упал на него и тут же захрапел.

– Начинайте с богом косить! – тихо проговорил урядник.

– Чевой-то не хочется, ваше скабродие! Вон свои травы на корню сохнут, а ваши еще могут подождать, – в раздумье сказал Феодосий.

– Это, эт что? Бунт?

– Какой там бунт, просто надоело, господин хороший, задарма травы косить. Неделю тут провошкаемся, а у других можно заробить гривну серебром. Деньга, надо думать, немалая. Платите, тогда и почнем. Вы не по закону творите!

У мужиков глаза навыкат, мечется в них страх. Такое сказать уряднику! Царю и богу на этой земле!

– Ты что сказал, сермяжья твоя душа? Повтори!

– Могу и повторить, ваше скабродие, что за спаси Христос косить не будем!

– Шутит он. Чего уж там, покосим, – снял с плеча косу Ефим.

– Знамо, покосим, а его благородие снова даст нам слабинку, – поддержали Ефима мужики, но не дружно.

– Каждый год косим, уже привыкшие.

– А нонче не будем! – гаркнул Феодосий. – Хватит задурняк горб ломить. Сломан и без того. Пошли по домам, свои покосы ждут.

Большая половина мужиков встала на сторону Феодосия. Одни кричали:

– Покосим, чего уж там, ваше благородие!

– Не будем косить, а кто почнет, тому головы косами снесем!

Проснулся от крика Митяй, вскочил и закричал:

– Не будем! Пора и честь знать!

– Ну, ежли Митяй сказал, что не будем, тогда пошли, мужики! Все! Звиняйте, ваше скабродие!

– Ах так! Ну погодите, вы увидите у меня кузькину мать! – взъярился урядник, хлестнул плетью коня и ускакал в деревню.

– Ну, теперича держитесь, мужики, съест нас урядник.

– Пошли на свои покосы. От всех чертей не открестишься.

Слух, что осиновские мужики отказались работать на урядника, быстро расползся по деревням. Урядник, мужики звали его уважительно Фролыч, бросился в одну деревню, другую, но везде получал отказ. Не прямо в лоб, а с мужицкой хитринкой: «Оно бы и надо покосить, люди свои, да еще наши травы не тронуты. Ить тут такое дело-то, спина третьеводни разболелась и досе не отпускает. Да и денег на подать надо заробить. А намедни баба сказала, что рожать будет, не бросишь. Жду, кто будет – бычок аль телочка. Оно конечно, косить бы надо, перестоят травы, сено будет не так духовитое. Свои уже перестаивают. Может, чайку изопьете, ваше благородие? Не побрезгуйте. Божий у нас чай-то».