Кроме найденных полицией денег, на квартире Дмитрия и Наталки пропал также редкий наследный кинжал, имевший даже собственное историческое имя Годун. Обычно и отец, и брат его хоронили в комнате так, что и поискать – не найти. Тайник для того давно имелся под одним из подоконников. Наталка про него знала единственная, но после убийства тайник оказался пуст.

Хотя семейное предание гласило, что в историческом плане клинок этот крайне ценен и, возможно, в прошлом принадлежал самому царю Годунову, но ценность ему была в базарный день пять рублей, ну, может, десять… Кусок заплывшего плесенью железа с какими-то хитрыми наворотами на рукоятке. Не убивать же из-за этого человека?! Да и схороненных денег в семье было тридцать с небольшим целковых. Не стоили они такой изощренной казни брата.

На всякий случай полиция тот нож объявила в розыск, приложив схематичный рисунок, который нарисовала по памяти Наталка (Павел, как оказалось, про тот нож вообще ничего не знал и никогда его не видывал). Розыск кинжала – дело формальное, сам следователь уверовал и уверил других, что «раз нож такой приметный – искать его надобно на дне Шексны или Ягорбы…»

Самое трагичное случилось в тот раз с Ириной – на следующий день после похорон Дмитрия ее нашли повешенной в бане…

Из-за всех указанных событий душевная болезнь опять на время вернулась к Наталке. Подряд такие нешуточные потрясения! Уход любимого отца, любимейшего брата, ставшей близкой подругой Ирины. Три единственных родных и самых близких по жизни человека. И все они упокоились практически за один год – с мая 1909-го по июнь 1910-го. Оставался, правда, верный друг и воздыхатель Павел, но какой может быть сейчас брак с сумасшедшей? Податься в монастырь? Пойти по стопам наложившей на себя руки Ирины?

Павел отговорил, хвала ему и его терпенью. Понимая, что венчание с Наталкой отложено на неопределенный срок (история про «безумство» девушки, чуть ли не убившей своего брата, получилась громкая и никакой поп не возьмется теперь венчать «сумасшедшую» невесту), Павел уговорил сначала каким-то невероятным образом несговорчивого отца, а потом еще более невероятным путем уломал и саму потенциальную невесту уехать на время в деревенскую глушь – в усадьбу Ломовых в Малечкино, где страдающий старческим полоумием и физически хиреющий помещик согласился-таки взять девушку-страдалицу в испытание на работу в прислужницы (скорее в сиделки) – взамен на твердое обещание сына не жениться на ней, а найти другую, родовитую.

Это оказалось неплохим выходом из ситуации. Во-первых, жить Наталке в городе стало совсем несподручно и притом дорого, во-вторых, собственная забота о немощном старике придала ей определенный смысл жизни. Понимая свою ответственность и обязательства перед Павлом за его родителя, девушка со своей стороны приложила все возможные усилия к этому делу и к новым обязанностям, что скоро благотворно сказалось и на ее собственном здоровье и настроении. Мысли о суициде наконец оставили ее. В общении с «дедушкой» с ее стороны опять появились нотки веселого сарказма. Гнетущий сына маразм батюшки совершенно не тяготил нанятую «няньку», а наоборот, позволил взглянуть на тяготы своей жизни с некоторым юмором и успокоением.

Так пролетели вторая половина 1910-го, весь 1911-й и большая часть 1912 годов. Усадьба и хозяйство Ломовых постепенно хирели. Хитроватый управляющий из крестьян ловко обворовывал помещика, да и само обширное хозяйство, по сути, не было эффективным. Молодой барин Павел Ломов, в свою очередь, мало интересовался поместьем и скоро на два года уехал подучиться во Францию. В Париже, ведя светский и немного богемный образ жизни (откуда только деньги взялись), он постепенно совсем выбросил из головы мысли про Наталку. Та же его тоже редко вспоминала. Только когда управляющий имением писал отчеты Павлу, ее просили добавить что-то про состояние здоровья старшего Ломова.