Виртуальный экран по моему сигналу показал схему спуска. Атмосферник проваливался сквозь разреженную атмосферу со скоростью достаточной, чтобы не вызывать у пассажира дискомфорта. Кривая на экране сначала шла почти отвесно вниз, а затем начала все круче забирать в сторону. Инерция мягко покачивала меня в ремнях, когда менялся вектор движения. Глиссада спуска продолжала изгибаться, пока не уперлась в станцию, обозначенную конечным пунктом. Скорость погружения упала почти до нуля, катер неторопливо вползал под брюхо станции, где располагались горловины пассажирских шлюзов.

Подтянув ближе изображение станции, я растянул его, увеличивая. Шайба с покатыми краями щетинилась штангами молниеотводов, антенн, через равные промежутки на обшивке с верхней стороны бугрились купола из бронированного стекла. Они казались совсем маленькими, если не знать размеров станции. Километр в диаметре, шестьдесят метров – толщина части, занятой жилыми помещениями, еще пятьдесят – водородные подушки, на которых вся конструкция плавает в атмосфере. Это самый большой после Кольца рукотворный объект за орбитой марса. Даже погруженные под лед Европы лаборатории почти на треть меньше, не говоря уже о рабочих станциях, разбросанных по Юпитеру.

Навстречу катеру развернулся причальный кран, над головой гулко стукнуло, когда его металлические пальцы схватились за горловину шлюза. Меня качнуло в кресле боковым ускорением, но через секунду швартовка закончилась, и голос виртуального ассистента поздравил меня с прибытием на Центральную станцию. Отстегнувшись, я поднялся на ноги, чувствуя непривычную тяжесть: сказывалась разница в притяжении. В раскрытый люк спустилась металлическая блестящая лесенка, первые шаги дались с трудом, но тренированное тело взяло свое, подстроилось, и в приемный отсек я почти вбежал, с удовольствием ощущая, как пропадает тяжесть в ногах.

В помещении, когда-то предназначенном для приема важных гостей, теперь было пусто и бедно. Воздух здесь обновлялся редко, от чего пропах ржавчиной и старым пластиком. Большая часть ламп в низком потолке отсутствовала, а те, что остались, светили слабо, ровно настолько, чтобы не потерять направление. Стены, лишенные керамической обшивки, покрывал слой облупившейся синей краски. Уцелевший белоснежный квадрат у двери смотрелся, как что-то чуждое здесь, нелепое, и остался он только потому, что на нем располагалось управление доступом.

Люк скользнул в сторону, выпуская меня в широкий коридор. Здесь царило такое же запустение, разве что чуть лучше работала вентиляция. Вспененный пластик, старый и посеревший, скрипел под ногами, похрустывали кусочки облетевшего покрытия с потолка. В стене по левую руку через равные промежутки размещались такие же двери, через которую я только что вышел, но выглядели они так, будто не открывались годами.

Коридор круто забирал в сторону, я не сразу заметил идущего навстречу человека и едва не влетел в него. Отшатнулся, когда тот выскочил из-за поворота, взгляд мой уперся в голографический бэдж на кармане куртки. Кармане? Я поднял взгляд, потом вскинул голову. Передо мной стоял морф. Ростом не меньше двух с половиной метров, он выглядел как близнец женщины-плюс, сидящей на таможенной станции. Такой же худой, жилистый, с узкой грудной клеткой, пластиковый рабочий комбинезон болтается свободно. Мужчина, ремонтная модификация с незначительными отличиями от базовой для работы в атмосфере: более толстые кости, чтобы выдерживать высокое давление и гравитацию. Он остановился, отшагнул назад, но не так, как это делают люди: коленный сустав просто выгнулся в обратную сторону. Лишенные растительности брови поднялись, блестящий вытянутый череп блестел в тусклом свете ламп. Морф помотал головой, выставив перед собой руки с устрашающе длинными пальцами: