Сзади раздались шаги, и я обернулся.
Другой священник под руку вёл сгорбленную, как полураскрытый перочинный ножик, старушку. Странно поглядывая на меня, женщина в шали дрожащей рукой перекрестилась и, подтянув подол юбки, опустила кости на скамейку.
Чего это она перекрестилась так?
Я поправил волосы и развернулся к святому отцу.
– В общем, не уверен, что это сработает…
– Попробуйте не ради себя, а ради сына.
Сложив руки в замок, я крепко задумался. Идея священника звучала крайне авантюрной. Он предложил сделать каждый день сына разным, да ещё как…
– Всё же я сомневаюсь. – обронил я, глядя в пол.
– Доверьтесь господу.
Я хотел было открыть рот и вставить очередное сомнение, но святой отец учтиво поднял руку и встал. От его движений свечи возле алтаря заколыхались.
– Прошу меня простить. – сказал он и удалился, на ходу кивнув головой второму священнику.
Я шумно выдохнул и ещё раз обдумал наш разговор.
Священник дал понять, что, если я хочу выбраться из «дня сурка» и перестать притворяться, мне нужно взять инициативу на себя. Ещё какую…
Каждое утро я должен придумывать правдоподобную легенду и рассказывать сыну о его таланте. Врать я не умел. Стоило мне начать что-то сочинять, как мысли путались, щёки заливались краской, глаза бегали, уши горели, словно к ним привязывали по угольку. Сын раскусит, как пить дать…
Я выпрямил ноги и случайно задел впереди стоящую деревянную стойку.
Скрип… Затем «ШШШШ» с задних рядов скамейки. Вжимаю шею в плечи, собрав ноги обратно.
Хорошо, а если отрепетировать заранее? Сделать видеозапись, попробовать несколько раз и лучший дубль отдать Никитке.
Ну а если он не поверит? Он помнит про аварию, помнит свою прошлую жизнь, но совершенно забыл вот уже 2 года после катастрофы. Для него каждый день – это первый день после того, как его выписали из больницы.
На этом можно сыграть, с самого начала рассказать всё, как есть, про провалы в памяти…
С задних рядов послышались всхлипывания. Украдкой обернулся через плечо. Старушка мягко покачивалась на лавочке.
Достаю телефон и открываю заметки. Чёрная линия подрагивает на белом экране. Что там священник предлагал?
Печатаю – «Художник, скульптор, писатель, фотограф, актёр, дизайнер…»
Палец завис над экраном. Точно… «Флорист». Закрываю заметки.
Получилось 7 талантов. Вроде в такой последовательности.
Всхлипывания сзади переросли в завывания, будто это был не плач, а перемолотый через жернова вой. Опираясь двумя руками о лавочку, встаю.
Старуха прекращает рыдать, смотрит на меня, затем медленно, как дуло пистолета, поднимает костлявый палец.
– ПУФ. – вижу, как из её рта вылетают слюни. Раздаётся смех. Будто мотор заводится и даёт осечку.
Опустив глаза, быстрым шагом иду к выходу.
Глава 9
Сидим, задумавшись каждый о своём.
Я краем глаза поглядываю на Никитку, его губы чуть шевелятся.
Затягиваюсь… Облокачиваюсь на ствол сосны.
Могучие ветки еле слышно поскрипывают на ветру.
Поднимаю с земли ладонь и выковыриваю прилипшие сосновые иглы.
– Сын…
Губы беззвучно замирают. Глаза закрыты.
– Я люблю тебя.
Брови хмурятся, уголки рта подрагивают.
Отвожу взгляд. Затягиваюсь…
Когда последний раз я слышал от него «люблю»?
Почёсываю затылок.
Волосы что-то дёргает, смотрю на ладонь. Ну вот, влез в смолу.
Зажав в зубах сигарету, большим пальцем оттираю зеленоватое пятно.
В глаза лезет едкий дым. Щурюсь.
– Пап, а что такое любовь?
От руки поднимаю глаза к сыну.
Затягиваюсь под самый фильтр и, вытащив окурок, рукой шарю под корнями сосны. Где же ты… Ухватив краем пальца кусок жести, незаметно тащу к себе. Спрятав за спиной открытую консервную банку, не глядя кладу бычок и прячу банку обратно.