Так что рядом с Баратынским не встанет никто.
Николай Беляев
«Здравствуй, радость моя усталая…»
* * *
Здравствуй, радость моя усталая,
стариковская, неоглядная!
Наши годы – мелькнули стаями
перелётными, листопадными…
Где они – за которым облаком
что трубили – не так и важно.
Посидим за кухонным столиком,
помолчим… Умирать не страшно.
Что-то сделано всё же хорошее,
что-то выросло из желанного,
в новый век заглянули, пожили,
наглотались его туманами…
«На последней прямой…»
* * *
На последней прямой
не щадят ни коней, ни моторов.
На последней прямой —
гонят, всё выжимая из них.
На последней прямой —
не до праздных глухих разговоров.
Бормочи, не стесняйся,
из глубин твоих рвущийся стих!
«В душу запавшие с детской поры…»
* * *
В душу запавшие с детской поры,
(ввек не найти живописней и краше!) —
волжские кручи, холмы и бугры,
это былинное зрелище наше.
Этот – до Каспия – дивный простор,
рощи и пажити, и деревеньки,
эхо Урала, предчувствие гор,
память Орды, Пугачёва и Стеньки.
Нам не уйти от тебя никуда,
вечно звучит твоя музыка в сердце —
золото, синь, голубая вода,
небо, в которое не наглядеться!
«Снег выпал, как всегда – прекрасный…»
* * *
Снег выпал, как всегда – прекрасный
и чистый снег.
И над землёй сияет месяц ясный,
льёт ровный свет.
И что-то явно деется с душою —
молчит, светясь.
Ей снова по плечу – большое,
что держит нас
на этом сине-белом свете:
твори, пророчь!
На неразгаданной планете,
летящей в ночь.
«Ах, молодость! – не сдуру ли? – полез…»
* * *
Ах, молодость! – не сдуру ли? – полез
на стену, на скалу береговую,
без снаряженья, без страховки, без
верёвок, крючьев… Понял, чем рискую, —
когда до верха – метра три, а вниз —
и глянуть страшно – берег, осыпь, камни…
и под ногами – узенький карниз,
а вверх – крошится сланец под руками…
Завис, завис, дурак, над Ангарой!
На том карнизе – стой, зови подмогу…
Вжимаюсь в стенку: «Что же ты, герой?
Допрыгался? Куда поставишь ногу?»
Но ищут пальцы и глаза – возможный путь,
шиш – кварцевый с кулак – надёжен вроде,
и трещина – расширь её чуть-чуть —
опорой станет, и сосновый корень
повыше – в трещине – поможет одолеть
и уцелеть, и выбраться…
Спасенье —
в одном рывке.
А дальше – можно петь
и любоваться Ангарой осенней!
Рывок, и – выдержали кварц и корешок —
я наверху, в траве лицом горячим…
Не торжествую – был от смерти на вершок.
Мне повезло… Случайно, не иначе…
Сочувственно насмешлив лик Удачи…
Тяжёл и тёмен глаз её укор.
Я – знаю, чую на себе его с тех пор.
«Поэт в столице больше, чем поэт…»
Евгению Евтушенко
* * *
Поэт в столице больше, чем поэт.
Поэт в провинции – талантлив или нет —
он что-то вроде местного придурка,
не выше пешки шахматной фигурка.
И сколько к небу взор не возноси —
так было, есть и будет на Руси.
Но – живы, свищут в роще соловьи:
«Пой, не скрывайся, милый, не таи!»
«Невидимы, под козырьком крыльца…»
* * *
Невидимы, под козырьком крыльца,
сидим мы за полночь, от родины отца,
от Костромы, в недальнем далеке,
он чуть поодаль – на одной доске
крылечка нашего сидит…
Нам хорошо.
Мы чувствуем: меж нами – тьма и сырость,
меж нами время навсегда остановилось,
и нет его, как будто, да и что
мы называли временем когда-то?
Лишь воздух, холодящий поры щёк,
и звёздной бездны яма…
Маловато
мы говорили с ним…
А он мне дал
так много – мне вовек не отдариться.
Я многого не понял, не узнал,
и чувствую себя теперь тупицей,
бездельником, плохим учеником…
Он смотрит – сбоку, вопрошающе, сурово,
а у меня застряло в горле слово,
и по щеке слеза бежит тайком…
– Прости, отец! За всё меня прости!
– Чего уж там… Всё позади. Сиди…
«Почти две тысячи моих стихотворений…»
* * *
Почти две тысячи моих стихотворений —
итог скорее грустный, чем весёлый.