Там археологи (времечко летнее),
пыль разгребая, разбудят столетия.
Здравствуй, прародина, скифская вольница!
Ветром развей мне волнистые волосы.
Что же припомнится? Все мы язычники.
Это потом – голубые наличники
в сёлах славянских за Камой и Волгою,
утро в лугах – сенокосное, волглое…
Память уносит под солнце палящее —
конницу вижу, над степью летящую.
Крики гортанные, стрелы калёные,
потные кони, как море, солёные.
Землю охаживать – дело не царское.
Непререкаема воля татарская.
Эй, полонянка! Зря смотришь с опаскою.
Будь мне наградой! Не силой, а ласкою
я понесу тебя к морю жемчужному,
к небу высокому, звёздному, южному…

«Вдруг всплывут, как Атлантида…»

* * *
Вдруг всплывут, как Атлантида,
эти терпкие слова:
Тарханкут, Керкинитида…[4]
Солнцем выжжена трава.
«Что-то слышится родное», —
говорю я невпопад…
Степь, гудящая от зноя
ровным стрёкотом цикад,
степь, пропахшая, как ладан,
море – жемчуг, бирюза.
И заглядывать не надо
вам в счастливые глаза.
Я бродил вдоль побережья,
словно древний человек.
«Пламень чувств всё реже, реже…»
Вы на голову, как снег.
Даже море встрече радо —
солнце пляшет по волне.
Неужели это правда —
Вы приехали ко мне?
Сквозь столетия недаром
здесь оставили следы
греки, скифы и татары
у сверкающей воды.
Нам, конечно, хватит прыти —
Афродита, позови! —
со скалы отвесной прыгнуть
в бухту светлую любви.
Тарханкут жемчужной цепью
обозначит нашу крепь.
Ваши губы пахнут степью,
Вашей кожей пахнет степь.

«Как тебе живётся, городская лошадь?..»

* * *
Как тебе живётся, городская лошадь?
Цокаешь подковами – слышно за версту.
И детишкам радостно, объезжая площадь,
шарики привязывать к сбруе и хвосту.
Помнишь ли, каурая, детство тонконогое
с пастушком весёлым, с резвым табунком?
Не узнала, милая, хлеб с ладони трогая, —
с благодатной вольницей был и я знаком.
Ты сыта, ухожена. Да и мне, наверное,
грех, хоть было всякое, плакать над судьбой.
Что ж, давай обнимемся – прочь, тоска безмерная! —
о лугах нескошенных погрустим с тобой.

«Плохое уходит. Печаль остаётся…»

* * *
Плохое уходит. Печаль остаётся.
Она, как подруга, в беде познаётся.
Она, как подруга, покуда живу я,
и плачет со мной, и со мною смеётся.

«Памяти Леонида Остапенко…»

Памяти Леонида Остапенко

* * *
Солнце печёт ли, засвищет ли вьюга, —
в лютый мороз и в любую жару
дятел стучит над могилою друга
в Тарловском светлом сосновом бору.
Вспомню былое, сорву подорожник.
Друг, твой талант в сыновьях не угас!
Как тебе в вечном приюте, художник?
Мне здесь пока ещё верен Пегас…
Жили, стихи и картины творили,
женщин любили и пили вино.
Мало о вечном с тобой говорили,
но через нас говорило оно.
Друг, мне покуда на свете не тесно:
ангел хранит, и сияет звезда.
Если же встретимся в граде небесном,
значит, и я не умру никогда.
Ты не забыт, но с небесного круга
видишь ли – снова сады расцвели?..
Дятел стучит над могилою друга,
Годы считает кукушка вдали.

«Люблю смотреть на тихую реку…»

* * *
Люблю смотреть на тихую реку,
на облака, плывущие над нею.
Уже давно нагуливать тоску
по женщине далёкой я не смею.
А светлую печаль, река, развей!
Иная жизнь – и женщина иная.
Возврата нет. Я о любви твоей,
как о воде протёкшей вспоминаю…

Екатерина Аничкина

Скафандр и бабочка

Можно ли быть заложником собственного тела? Ещё как можно. И я не сказала абсолютно ничего нового. Скафандр и бабочка. Очень точное определение дал Жан-Доминик Боби… Этот человек в один ужасный день оказался полностью парализован. Единственное, что он мог, – это моргать левым глазом. И вот так, моргая, когда сидящий напротив человек произносил нужную букву, он написал книгу. Позже по ней сняли фильм.

У меня всё не так плохо. Я могу говорить, чувствую свои руки и ноги, могу работать на компьютере, нажимая на клавиши одним пальцем… Но перечислить то, чего я НЕ могу, наверное, невозможно. Моё тело – такая же темница для души-бабочки, рвущейся наружу, к свету, воздуху!