– Что произошло? Да я ненавижу эту…, – он задержал стремящиеся наружу слова на своем языке.

– Ну так оставь ее в покое. Живи себе и не обращай на нее внимание, если уж так ненавидишь ее.

– Именно так я и делаю, – сказал Бруно, – но эта маленькая… Она как будто специально все время попадается мне на глаза. Как будто нарочно хочет привлечь внимание. Ненавижу ее, – он снова устремил полный злобы взгляд на притаившуюся в кресле девушку, – слышишь меня? Чего ты от меня хочешь?

– Успокойся, – ровным и тихим голосом сказал Гастон со своего стога.

– А тебе-то что? Почему ты все время ее защищаешь? Пусть сама за себя говорит. Она, эта маленькая… она специально меня провоцирует, чтобы столкнуть нас с тобой. Я ничего не имею против тебя. Но, черт возьми, прекрати лезть в это. Разве не видишь, что она использует тебя?

– Что ты несешь? Успокойся и просто оставь ее в покое.

– Хватит успокаивать меня, вы оба! – вскрикнул Бруно, – я не какой-то психопат, чтобы меня успокаивать. Вы не видите очевидных вещей. Даже вы, мастер. Вы все думаете, что она такая добрая и хорошая, но это только видимость. Я знаю, какая она на самом деле. Ненавижу…

– Сядь, Бруно, – все так же не обращая внимания на эмоции юноши, сказал Анхель.

– Мою палочку, мастер. Верните ее.

Анхель протянул палочку, но не отпустил ее, когда Бруно резко попытался выхватить ее из его рук.

– Я могу быть уверен, что ты не наделаешь глупостей? Хотя бы сейчас.

Бруно снова улыбнулся зловещей ухмылкой, больше похожей на оскал.

– Я не дурак. Вас тут двое. Даже двое с половиной, если считать эту… Сегодня у меня нет никаких шансов.

– Рад, что ты это осознаешь, – сказал Анхель и отпустил палочку.

Юноша резко выхватил ее и спрятал за поясом.

– Мне здесь больше нечего делать, – сказал он, – счастливо оставаться.

– Хорошо, Бруно, можешь уйти. Жду тебя через неделю. У нас впереди еще два месяца. Последние два месяца обучения.

– Не знаю, мастер. Не знаю, чему еще вы меня можете научить. Я сомневаюсь, что мне следует сюда приходить снова, – ответил Бруно, направляясь к выходу.

– Ты придешь, – спокойной сказал Анхель, – до следующей недели.

Проходя мимо кресла, он на мгновение задержался и, не поворачиваясь, прошептал.

– Сделай так, чтобы я тебя здесь больше не видел, маленькая тварь.

Через секунду снова скрипнули петли большой амбарной двери, погрузив все помещение в продолжительную тишину, нарушаемую лишь звуком каких-то манипуляций, производимых Анхелем на своем верстаке.

– Не относись к этому слишком серьезно, Герта, – сказал он, – это просто возраст такой, когда молодые люди не в ладах со своими эмоциями.

– Зачем вы это делаете, мастер? – спросил Гастон.

– Делаю что, мальчик?

– Зачем обманываете ее? Зачем успокаиваете? Нет, Гертруда, это не возраст. Это его сущность. Это не пройдет никогда, и никто ничего с этим не сможет сделать, просто потому, что он слишком силен.

– Но не для тебя, Гастон, – сказал Анхель, завершив манипуляции на своем столе, – в том-то и суть. Он слишком силен, но не для тебя.

– Но меня не будет, мастер…

– Мастер, – неожиданно вмешалась Гертруда, – можете отпустить меня домой? Родители ждут меня к трем сегодня.

– Конечно, дитя. Ступай. Через неделю я жду тебя здесь же.

Она впервые за долгое время поднялась с кресла и, казалось, это далось ей с великим трудом. Ноги как будто не слушались ее и существовали в каком-то своем собственном отдельном мире. Она сделала небольшой реверанс и, скрипнув дверью, ушла.

– Ты не по годам мудр, Гастон, – нарушил молчание Анхель, глядя на единственного оставшегося в амбаре юношу, – но еще недостаточно мудр. Не настолько мудр, насколько будешь однажды.