Готова поспорить, что подобные экземпляры шефу доселе не попадались. Эрик с его внешностью выходца из гетто и манерами пресытившегося прожигателя жизни поразил моего редактора до такой степени, что он машинально убрал ноги со стола и уставился на моего спутника широко раскрытыми глазами. Взгляд у шефа был въедливым, словно ржавчина, а сосредоточенное выражение холеного лица свидетельствовало о трудоемком процессе осмысления происходящего. За это время шеф позабыл, что на меня надо продолжать орать и почти мирно спросил:

–Что ты, зараза такая, вообще творишь?

–Присесть можно? – в отличие от возомнившего себя пупом земли Эрика я все-таки старалась с горем пополам следовать правилами этикета и самовольно занять стул никак не решалась. Шеф устало кивнул, задумчиво потеребил немыслимо дорогие запонки и вновь повторил свой вопрос, только уже в несколько расширенной вариации:

–Ты хоть понимаешь, что ты наделала, Линкс? К дьяволу бы твою свадьбу и всех твоих любовников, включая того, которого ты притащила в мой кабинет, как к себе домой! Но с той минуты, когда «Вечерняя столица» проаннонсировала репортаж с твоего чертового бракосочетания, ты была обязана выйти замуж именно за Терлеева и именно в тот день. И вот у тебя случился сдвиг и ты передумала! Ну и к дьяволу, так даже лучше, по крайней мере можно не опасаться, что ты уйдешь в декрет. Но почему Фарух Кемаль, Линкс? Ты что, не могла позвонить мне? Почему тиражи «Столичной штучки», нашего главного конкурента, выросли, как на дрожжах, благодаря моей сотруднице? Это нормально?

Я терпеливо дождалась, пока шеф выпустит пар. В чем-то он был, несомненно, прав. Наверное, надо было принести извинения и наврать чего-нибудь с три короба, но я слишком устала ото лжи. Впрочем, говорить правду, оказалось не так и просто.

–Тогда я была не в себе. Фарух просто оказался в нужном месте и в нужное время. Хотите знать, я не получила за это интервью ни копейки. Я ухожу из журналистики, шеф, уезжаю из столицы и начинаю новую жизнь. Моя мама сказала, что мне стоило сделать это более деликатным способом, но я редко слушаюсь маму.

Антон Маркович Вельштейн, сорока двух лет от роду, главный редактор прибыльного издания «Вечерняя столица», смотрел на меня из-под насупленных бровей и тщетно пытался понять, что за вожжа попала под хвост главной звезде его творческого коллектива. Шеф в сотый раз приглаживал зачесанные на косой пробор волосы, все больше и больше ослаблял тугой узел галстука, расстегивал и застегивал свои запонки, но озарение все равно отказывалось посещать его обитель.

–Я не дам тебе расчета, Линкс, – произнес шеф после долгих размышлений, – по-хорошему, мне бы подать на тебя в суд, но это подмочит репутацию газеты, и мою, как руководителя, тоже. Поэтому я буду бить тебя рублем, так что в свою чертову новую жизнь ты отправишься с пустыми карманами. Пусть это будет компенсация за моральный ущерб. Так что вам, молодой человек, – шеф язвительно ухмыльнулся в сторону бесцеремонно развалившегося на стуле Эрика, – вам придется поискать себе другую богатую дуру, а я гарантирую, что использую все свое влияние, чтобы Линкс не смогла продать ни одной статьи.

В ответ на незавуалированное оскорбление Эрик облизнул проколотую губу, поболтал ногами в грязных гриндерсах и, виртуозно балансируя на грани пафоса и стёба, заявил:

–Мой внутренний мир настолько богат, что я не нуждаюсь в деньгах Линкс, и готов бескорыстно разделить с ней все лишения и тяготы.

Я бы очень хотела верить, что настырная Мира Оганесян не уболтала Танюшу незаметно включить селектор, потому как от выданной шефом тирады завяли бы уши и у всех знакомых мне сапожников. Так высокохудожественно в моем присутствии еще никто не выражался, столь непревзойденный шедевр непереводимого фольклора мог породить только человек с высшим филологическим образованием и многолетним опытом работы в журналистской сфере, но сегодня шеф превзошел самого себя.