– Да, Москва – город уникальный, таких больше нет, – произнес Станислав. – Жаль, что из-за эпидемии мне не удалось тебе его по-настоящему показать.

– Но ты же покажешь, когда она кончится? – с надеждой покосилась на него Соланж.

– Но мы собирались сразу уехать.

– А кто нам мешает остаться на несколько дней.

– Посмотрим, – внешне бесстрастно пожал плечами Станислав. Но ему была приятна эта ее просьба.

– Странно, я до сих пор не воспринимала тебя русским, – задумчиво произнесла Соланж.

– Интересно, кем же ты воспринимала меня?

– Даже точно не знаю. Может, американцем, может французом. Даже иногда немцем.

– Почему немцем? – удивился он. – Кроме нескольких слов не знаю немецкий.

– Когда мы были с тобой в Германии, ты был совсем, как немец.

– Вот не предполагал. Наоборот, там я чувствовал себя немного чужим.

– Внешне это было незаметно.

Святослав ненамного задумался.

– А в России ты ощущаешь меня русским?

– Сначала не ощущала, а теперь ощущаю.

– И в чем это проявляется?

Соланж бросила на него пристальный взгляд и тоже задумалась.

– Я не знаю.

– Не знаешь? – почему-то удивился он.

– Просто я стала это чувствовать, а почему – не понимаю. Хотя постой, я вижу, что тебя здесь все родное.

– Когда я уехал из России, – мне тогда было всего двадцать пять лет, я твердо решил, что отныне не буду ни русским, ни американцем, ни кем-то еще иным, а просто буду человеком мира. Это гораздо важнее национальности.

– И у тебя получилось?

– Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.

– Да, вижу, – подтвердила Соланж.

– Получается, что я не справился с поставленной задачей.

Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.

– А это плохо быть русским? – поинтересовалась она. – Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.

– Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность – это один из самых сильных видов самоограничения и самообмана.

– Никогда так не думала о себе. Я люблю Францию и мне приятно быть француженкой. Но это мне совсем не мешает сниматься в Голливуде. И я с удовольствием снимусь в русском фильме, если ты успешно проведешь переговоры.

– Быть русским – это немного другое, – сказал Святослав.

– Да? – удивилась француженка. – Объясни.

Святослав вздохнул. Ему не нравился этот разговор, но он не знал, как из него ловко выйти.

– Русские – это особая нация.

– И в чем же?

– Русским не нравятся быть русскими, но при этом они очень гордятся, что они русские.

– Как это? Разве одно не противоречит другому?

– Противоречит. Но здесь в России это никого не смущает. Наоборот, на таких противоречиях держится вся национальная психология.

Соланж задумалась так глубоко, что на идеально гладком лбу появилось несколько несвойственных ему складок.

– Я не могу этого понять, – сообщила она плоды своих размышлений.

– А я не могу объяснить. Но все именно так, как я говорю.

– Знаешь, Святослав, мне было бы интересно сыграть такой противоречивый образ русской женщины. Хотя пока не представляю как.

– А мне – сделать такой фильм. Но я тоже пока не представляю как. Таких попыток в истории было немало, но не помню ни одну по-настоящему удачную. Наверное, обычному режиссеру это не под силу.

– А кому под силу?

– Не представляю. Возможно, требуется сверх гений.

– А ты, я так понимаю, себя им не считаешь, – вдруг насмешливо улыбнулась Соланж.

Святослав ощутил обиду. Да, он не гений, но многие считает его талантливым представителем новой кинематографической волны. И Соланж это прекрасно известно. И могла бы в таком случае пощадить его самолюбие. Тем более, последний его фильм оказался весьма провальным, он даже не покрыл затраты на его производство. И теперь попробуй найти инвестора в Америке. Вот потому и приходится вести переговоры с российскими продюсерами. Не будь этой неудачи, он бы ни за что не стал этого делать. Меньше всего ему хочется снимать тут.