Рожденной в замороченности фраз,
Все остальное не имеет смысла,
Хотя бы здесь, сегодня и сейчас…
Иордан…
За минуту – другую собрав чемодан,
Отключу телефон на дорожку присев,
И по небу к истокам реки Иордан,
Разобраться в себе вдалеке ото всех…
Автоматчики с этой и с той стороны,
Между ними каких-то 12 гребков,
Но, как будто бы призрак Берлинской стены,
От воды Иордана и до облаков…
Зря грозишь мне стволом, погранец молодой…
Не боюсь я тебя, окунусь и вернусь,
Но сперва между этой и той стороной,
Перед ликом святым о своей помолюсь…
Ветхий, Новый Завет и Талмуд, и Коран —
Все впитали границы твоих берегов.
Я хочу попросить у тебя, Иордан,
Не дели прихожан на своих и врагов…
Зазеркалье…
Воздушный замок в стиле рококо,
Обитель муз, пристанище поэта,
Коктейли чувств, куда как высоко
И все одно…Карету мне…Карету!
Там жизнь, на свой, особенный манер,
В таких местах динамика статична
Но, даже если, с места да в карьер,
Все толерантно и демократично.
А этот, сплав условностей поправ,
Пёр на рожон в открытую, без тыла.
Что-был неправ? Наверное, неправ,
Но в нем жил пыл и в этом что-то было…
Свечою слова звёзды зажигал,
Законы жанра, как оно, без свеч-то,
Он током бил и перенапрягал,
Но в этом беспорядке было нечто,
Враз осадив Пегаса на скаку,
Безжалостно высмеивал бездарность,
Варящуюся в собственном соку,
С претензией, пардон, на элитарность.
Живописал, но не приукрашал,
Пускал в распыл тупые навороты,
Блистал умом… но как он дурковал!
И в этой клоунаде было что-то.
Он едко придирался к мелочам,
Кому-то обещал заехать в рожу,
Ату его! Пусть платит по счетам,
Построже с этой публикой, построже!
Скорей всего, себе же на беду,
Он был собой, но был, а не казался,
Гвоздят, обычно тех, кто на виду,
Как правило, за тех, кто не попался.
О бессознании и подсознании
Всё ли в масть в заоблачных чертогах,
Есть ли кто из нашего двора?
Здесь ли, там, мы – прежние, Серёга,
Ну, бывай, до связи, мне пора…
Что-то песен весёлых не хочется петь,
Не берёт за живое фальшивый аккорд,
Горизонты понятного стали темнеть,
Осознание вывихнув наоборот.
И не то, чтобы жизнь заломила вираж,
Или тупо закончились булки с икрой,
Просто вдруг запропал упоительный раж,
Задувающий в струны мажорный настрой.
Рваный ритм бытия в положении «ноль»,
Пульс, подобно вороне, боится кустов,
Пустота….но она не моя – эта роль,
Я к таким режиссёрским ходам не готов.
Робкий нерв беспокойства в подкожной броне
Загоняет в тупик, оставаясь в тени.
Пробивая на крепость, прижатый к стене
Обнажённый характер, лишённый брони.
Уязвимо-ранимый в своей наготе,
Вне конфликта в тугую пружину зажат,
Нынче он не на той роковой высоте,
От которой у труса колени дрожат.
Там, где всё продаётся и всё на показ,
Полноводные реки мелеют…увы…
Беспредел и безвременье, вычислив нас,
Если в чём-то непрАвы, то в целом правЫ.
Золотое сечение эры барыг,
Усадивших на привязь своих егерей.
Все они, «се ля ви», не корсары из книг,
Потрошащие трюмы чужих кораблей.
Свой кусок пирога добывая в бою,
Тех от этих всегда отличало одно —
Флибустьерский трофей оставался в строю,
Корабли мародёров ложатся на дно.
Их останки, забитые в зыбкую твердь,
Разъедает придонным планктоном и мхом.
Те, кто рвал им борта, обрекая на смерть,
Разве что вольнодумство сочли бы грехом.
Но не те, так другие, сорвавшись с цепи,
С той, которой остов пригвождён к якорям,
«Тет-а-тет» со стихией– топи, не топи,
В одиночку пойдут по житейским морям.
Не для них это в затхлом болоте подстав —
Стать разменной фигурою в чьей-то руке,
Им бы свой, не чужой монолог проиграв,
Оборваться, как рвётся струна на колке.
В этом чокнутом мире и раньше и впредь,
Только шаг от большого, до гнусных интриг.