Я хорошо запомнил, что в тот вечер Вергилиан читал перед собранием свои стихи:

Маммея повторила:

Соэмида таинственно улыбалась, сидя рядом с хмурым императором.

Во внутреннем дворе дома был разведен сад. Вдоль дорожек, усыпанных разноцветным гравием, росли однообразно подстриженные деревья. Впрочем, здесь насчитывалось больше статуй, чем деревьев. Эти богини и нимфы были позолочены, что придавало особенно странный вид не только саду, но и тем речам, которые здесь слышались. Люди говорили среди этой искусственной красоты о возвышенных вещах, о пребывании на земле трепетной Психеи. Ее здесь легко смешивали с иудейской Ахамот или с христианской душой, которой предназначено пройти бесчисленные мытарства, чтобы получить спасение на небесах. Эти тунеядцы часами беседовали о любви, но то была не простодушная любовь пастушки и дровосека, а доведенная до безумия любовь образованных людей, в которой трудно отличить, где пылает страсть, а где разжигается похоть, и в подобных чувствах смешались пороки трех материков. Я не все понимал, что слышал тогда, порой закрывал руками уши и убегал в свое уединение, в библиотечную тишину, но и там до меня долетал волнующий женский смех.

Вергилиан был прост в обхождении с людьми, и мне приходилось не один раз беседовать с поэтом, когда он приходил в библиотеку. Этот беспокойный человек был полон противоречий. Точно каждую минуту он был не там, где ему хотелось быть, и всегда в разлуке с чем-то, чего ему не хватало. В Антиохии говорили о его близости с Соэмидой и о нежной дружбе с Маммеей.

В один прекрасный день в библиотеку явился Филострат. Этот обращался со мной по-приятельски.

– Ты не видел Вергилиана? Ищу его повсюду и не могу найти. Он нужен госпоже. Где его опочивальня? Здоров ли он?

Я ответил, что не видел поэта со вчерашнего дня, и мы отправились в тот покой, где он проводил ночи. Филострат, тяжело дыша, поднялся по лестнице и, не постучав в дверь, отворил ее. Что он увидел, я не знаю, но ритор сказал, заглядывая в спальню:

– Не надо ли вам чего-нибудь для подкрепления? Хорошо для любовников покушать похлебки из порея, заправленной перцем.

Может быть, я стоял на пороге незнакомой для меня страны любви? Я растерянно смотрел на философа. Мне даже показалось, что я услышал печальный вздох…

– Пойдем, друг, – сказал Филострат, – нам с тобой нечего здесь делать.

Он плюнул на мрамор пола, и я в смущении спустился по лестнице.

Вергилиан много путешествовал и, может быть, для этого и брался выполнять поручения дяди, сенатора Кальпурния. Но, отправляясь по просьбе сенатора в плавание, Вергилиан больше думал о встречах с интересовавшими его людьми, чем о дядюшкиных товарах или о пшенице его латифундий, от чего доходы сенатора терпели ущерб, и он даже грозил лишить своего нерадивого племянника наследства.

Я встретил однажды поэта на берегу Оронта. Все пространство вдоль реки, от Антиохии до самой Дафны, застроено белыми виллами, где резвятся счастливые дети, гуляют группами девушки, летают белые голуби. Дафна, знаменитое предместье, – один сплошной сад, славящийся на весь мир кипарисами, лавровыми деревьями, фонтанами, искусственными ручьями, а главным образом храмом Аполлона и празднествами в его честь, во время которых вся Антиохия целый месяц проводит в различных увеселениях.

Поэт шел в сторону Дафны в легкой желтой тунике, перебросив, как спартанский юноша, синюю хламиду через плечо. Я приветствовал его поклоном, а он дружелюбно сказал: