– Ветер был благоприятный.

– Предполагаю, что ты и есть наш городской куратор, о коем мы получили известие из Рима?

– Гм… ты угадал, – задумчиво протянул римлянин, и в его бороде мелькнула улыбка, выражавшая удовольствие и в то же время озабоченность в связи с предстоящими трудностями наблюдателя за жизнью города.

– А теперь, достопочтенный, – уже униженно просил Диомед, – когда ты принес жертву и совершил все положенное для благочестивого человека, не посетишь ли мой скромный дом, чтобы подкрепиться пищей?

Римлянин переглянулся со спутниками, и даже желчный скриба поощрительно улыбнулся в ответ.

Теперь Аврелий стал разговаривать более мягким тоном:

– Остается только поблагодарить тебя за добрые намеренья.

– Тогда спустимся по тропинке. Путь к моему дому лежит мимо общественной бани, где все уже приготовлено для омовения, – там вы найдете в изобилии горячую воду, и опытные банщики натрут ваши тела благовонными мазями, что весьма полезно после путешествия.

Диомед охотно сложил бы с себя почетное звание архонта, связанное с расходами и неприятностями, но римские власти бдительно следили за тем, чтобы граждане не уклонялись от исполнения общественных обязанностей. В Томах рассказывали, что его дед, выходец из Никомедии, был бедным человеком, но неустанным трудом скопил некоторую сумму денег и открыл хлебную торговлю. Отец Диомеда, обладавший бессердечием корыстолюбца, в один урожайный год скупил огромные запасы пшеницы и припрятал хлеб в каменных житницах, а когда соседнюю Дакию вскоре посетил ужасный голод и люди платили там за меру пшеницы бешеные деньги, продал зерно и сделался одним из самых богатых людей в Томах.

О его богатстве стало известно не только правителю провинции, но и в самом Риме, где хлеботорговца за известную мзду внесли в списки сословия всадников, хотя надо сказать, что этот невежественный человек не только писал, но и говорил по-гречески с ошибками и почти не знал латыни. Его богатство унаследовал Диомед, у которого мой отец служил смотрителем торговых складов.

Римляне стали спускаться по тропе в город, и она была достаточно широкой, чтобы Диомед мог идти с Аврелием почти рядом, а мы все следовали за ними. Я слышал, как новый куратор сказал вежливо:

– Вижу, что ваш город благоустроен.

– Благоустроен, но обеднел, – жаловался Диомед.

– Однако весьма красиво расположен.

– Но разорен.

– Почему? – подозрительно склонил голову набок вестник, как бы для того, чтобы лучше слышать ответ Диомеда, очевидно уловив в его словах нечто предосудительное и даже недозволенное. Ведь всем было известно, что провинции процветали и со всех сторон неслись к августу благодарения, а тут чувствовалось явное выражение неудовольствия.

– Почему разорен? – повторил вопрос Аврелий.

– Многое пришлось восстанавливать после нашествия костобоков, в царствование блаженной памяти Марка-Аврелия, когда город весьма пострадал. А кроме того, торговля в Томах клонится к упадку, корабли все реже и реже посещают наш порт.

– Со времени нашествия уже прошло около сорока лет!

– Сорок лет. Но это племя не оставило в городе камня на камне. Они поклоняются богу грозы и все разрушают.

– Тацит называл их венетами, – произнес с вежливой улыбкой человек, несший чернильницу и пожелавший принять участие в разговоре.

– Этого я не знаю, – вздохнул Диомед, – но они совершенно разорили провинцию.

– Однако мне известно, что вы даже чеканите свою собственную монету.

– Медные оболы. На такой обол можно купить только ячменную лепешку или вязанку хвороста для очага.

Диомед вынул из кожаного мешочка несколько монет с изображением колоса и показал их на ладони римскому посланцу.