Растирая кулачком слезы, Сашулька кое-как назвал свое имя.

– Ну вот, значит, тезки мы с тобой. Ты не плачь! Знаешь, в какие красивые места едешь?

Сын отрицательно замотал головой.

– Ты не видел наш город? – удивился здоровяк. – Это маленькая Швейцария! Представь себе горы, лес, реку. А воздух – знаешь какой?

Сашулька перестал плакать и, прикрывая ручками лицо, внимательно посмотрел на тезку одним глазком.

– Какой?

– Его можно кружками пить. Черпать и пить, – он сделал движения, будто пьет кружкой воду.

О горах, лесах и реках у моего сына были кое-какие представления, но вот чтобы воздух можно было пить кружками – такого он не знал. Рыдания прекратились. Из-под кулачков на незнакомца уставились два заплаканных детских глаза.

– Ты ж от мамки ненадолго уехал. Погостишь, познакомишься с нашими ребятами. Они покажут тебе таких собак! Волкодавов! Затаенные места покажут – ахнешь!

То ли от затаенных мест, от которых веяло какой-то таинственностью, то ли от добрых слов незнакомого дяди, но у моего Сашульки рыдания прекратились. А когда собеседник вытащил из большого рюкзака книжку с картинками и раскрыл ее, сын утер слезы. Худые плечики еще вздрагивали от внутренних рыданий, заплаканное личико выглядело жалким и сиротливым, словно везли малютку за темные леса и синие моря.

Мой пятизвездочный армянский коньяк, специально взятый на дорогу, вскоре объединил пассажиров купе еще крепче. На столе появились хлеб, мясо, соленая рыба, консервы, лук, огурцы.

К трапезе охотно присоединились знакомые здоровяков, и вскоре мы, изрядно захмелевшие, пели знаменитую песню «Бродяга Байкал переехал…».

Мои новые знакомые жили в городе, в который мы направлялись. Один из них водил тепловозы, ехал к брату в гости и поохотиться на глухарей. Все остальные работали на БАМе по вахтенному графику. Были дома, а теперь возвращались в свои бригады с рюкзаками, доверху набитыми продуктами.

– А там, где вы работаете, продуктов нет? – удивился я.

Парни заулыбались, видя мою искреннюю наивность.

– Там не то что продуктов – ничего нет. Живем в вагончике, едим то, что привезли с собой. Пару недель перекантуемся, а потом – домой за продуктами. Ну, а дома и баня…

– И баба, – добавил кто-то, и все загоготали.

– Что же держит вас там?

– Деньги, больше ничего.

Поговорив еще об охоте, рыбалке, грибах и ягодах, обменявшись адресами, мы разошлись по своим местам спать.

За окном давно наступила ночь. Изредка в непроглядной тьме возникали огоньки станций, на перроне стояли одинокие серые фигурки дежурных с тусклыми фонарями в руках.

Сын, сжавшись в комочек, мирно спал. Его беззащитное личико выражало такую скорбь, что чувство жалости захватило мою душу. Тугой комок подкатил к горлу. Впервые в сердце закралось сомнение в правильности моего замысла…

После Братска наш поезд еле тащился по рельсам. Это был самый медленный поезд в мире. Минут пять-десять он двигался со скоростью велосипедиста, затем останавливался примерно на такое же время. Из вагонов выходили бамовцы в кирзовых сапогах и штормовках. Они выгружали большие рюкзаки, помогали друг другу взвалить их на плечи и уходили к вагончикам, у которых стояли тракторы, бульдозеры и самосвалы. В это время к первому вагону подходили местные жители и становились в очередь. Дверь вагона открывалась – мужчина и женщина выдавали по буханке хлеба в протянутые руки.

Вот так мы и двигались весь остальной день. Пассажиры, привыкшие к такому графику движения поезда, не роптали. Каждый занимался своим делом. Рыбаки вытащили сеть и чинили ее, кое-кто чистил ружья, точил на брусках охотничьи ножи, женщины вязали свитера и кофты из толстых шерстяных ниток, дети разрисовывали картинки и читали книжки. И только несколько человек, изрядно выпивших ночью, спали.