Напомню здесь, что 31 августа, за один день пути от Авиджили, против слияния Арувими с Непоко, мы встретили посланцев от Угарруэ. Эти люди не пошли далее вниз по реке, а вернулись тогда же к Угарруэ и, передав ему то, что от нас узнали, считали свое дело сдаланным. Угарруэ хотелось достать пороху, который у него почти весь вышел. У майора Бартлота пороху должно было быть еще две с четвертью тонны, и мы сказали арабам, что в настоящее время майор идет вверх по реке вслед за мной, но за множеством грузов подвигается очень медленно и может прийти сюда не раньше, как через несколько месяцев. Мне хотелось устроить сообщение с Бартлотом, и потому я сговорился с Угарруэ, что если он пошлет своих людей вниз по реке и прикажет им держаться южного, т. е. левого, берега до встречи с майором, то я напишу ему, чтобы он выдал им 136 кг пороху. Угарруэ обещал в течение месяца выслать человек сорок своих разведчиков и рассыпался в благодарностях.

Мне стало ясно, что наши дезертиры-занзибарцы также ошиблись в расчетах, как и мы. Воображая, что встреченные нами люди Угарруэ продолжают идти на запад, по какому-нибудь известному им пути, занзибарцы поспешили бежать также к западу, надеясь к ним присоединиться; между тем люди Угарруэ тогда же повернули на восток и вернулись к своему хозяину. По заключении договора с Угарруэ, который громко при всех объявил о нем, я был уверен, что теперь уж больше побегов не будет.

Он действительно выслал людей, как обещал, между 20 и 25 октября; им удалось спуститься до Осиных порогов, в 265 км от Ямбуйи, но с этого места они вынуждены были вернуться назад, благодаря понесенным потерям в людях и враждебности туземцев.

Мы так устали от путешествия водой с ежедневной возней перетаскивания челноков через пороги, что я заявил Угарруэ о своем намерении выступить отсюда сухим путем; но он настоятельно отговорил меня от такого плана, так как, за выбытием из каравана всех больных, люди в значительной степени освобождались от несения грузов, и, кроме того, на основании полученных им сведений, река в верхней своей части гораздо более удобна для плавания, чем на пройденных нами низовьях.

Экспедиция снова сформировалась из отборных людей. Я значительно успокоился насчет колонны арьергарда и относительно судеб наших несчастных больных. Мы выступили из ставки Угарруэ, имея 180 вьюков груза на вельботе и в челноках, а 47 вьюков несли сухим путем, с тем расчетом, чтобы каждому из четырех отрядов досталось нести их не более одного раза в четыре дня. 19-го числа арабы несколько часов сопровождали нас как для того, чтобы указать дорогу, так и для пожелания счастливого исхода нашего предприятия.

Когда мы остановились на ночевку и вечерние сумерки быстро сгустились, на реке показался челнок от Угарруэ и в нем три связанных занзибарца. На мой вопрос, что это означает, мне ответили, что эти занзибарцы убежали от меня, а Угарруэ поймал их вскоре после своего возвращения в ставку. Они бежали, конечно, с ружьями, а кисеты их доказывали, что они умудрились по дороге накрасть достаточное количество патронов. Я отблагодарил Угарруэ, послав ему револьвер и 200 патронов.

На ночь пленников засадили под караул. Перед отходом ко сну я тщательно обдумал, как теперь быть с этим народом. Если опять посмотреть на дело сквозь пальцы и не принять строжайших мер, то вскоре придется вернуться назад и сказать себе, что столько сил, жизней и страданий потрачено совершенно даром.

Утром я собрал всю команду и произнес приличную случаю речь, которая была принята с полным сочувствием. Все согласились с тем, что мы по мере сил и возможности исполняли свой долг, что все мы довольно натерпелись, дезертиры же действовали, как подлые рабы, не имеющие, по-видимому, никакого нравственного чувства, ни совести. Они вполне согласились и с тем, что если бы туземцы попытались украсть наши ружья, которые для нас все равно что «наши души», то мы вправе были бы застрелить их за это, и что если люди, получающие за свой труд плату и пользующиеся нашим покровительством и хорошим с ними обхождением, вздумают ночью перерезать нас, то они подлежат расстрелу.