– Испанцы вздергивают человека на дыбу за такой грех. Пока не сломают каждую кость в теле, а затем выбрасывают за борт. Ты должен рассказать генералу.
– Тот мальчик, что был до меня, рассказал, – горько усмехается он. – Вот только в море бросили его. – Он смотрит на меня и кажется совсем ребенком. – Сплетни злят мужчин. А мне, как-никак, еще с ними жить.
– У тебя нет ни друга, ни защитника?
– Только Бог на небесах. Которому нет дела до таких, как я.
Он шарит под циновкой и достает маленькую птичку, наполовину вырезанную из куска дерева, и намечает ножом перья.
– Почему ты помог мне в трюме?
Томас делает в заготовке глубокий надрез, чтобы обозначить край крыла.
– Мне это не понравилось. – Он стряхивает стружку на пол. – Я думал, может, понравится, но нет.
Я сижу с ним, он молча вырезает птицу. Мальчишка прав. Место хорошее. Полный обзор палубы вплоть до носа корабля. Над нами лестница, за нами бизань-мачта. Джентльмены наверху, как он выразился, на расстоянии плевка. Правда, толку нам от этого никакого, но все же.
Мы прячемся вдвоем в тени укрытия, когда колокол сзывает матросов на вечернюю молитву на верхнюю палубу. Дождь прекратился, корабль идет ровным ходом. Матросы с грохотом взбегают по лестнице у нас над головами, совершенно не замечая нас в темноте. Сто с лишним ног, обутых или босых, в зависимости от ранга их хозяина, выбивают пыль из деревянных ступеней. Когда все проходят, становится тихо, как в могиле. Слышен только скрип обшивки, царапанье крыс да шорох ножа Томаса, обтачивающего деревяшку.
– Ты из Эфиопии? – спрашивает он, не поднимая глаз.
– Из Гвинеи, – отвечаю я. – По крайней мере, так мою страну называют англичане.
– Ты похожа на царицу Савскую. Она была эфиопкой.
Я знаю эту историю. «Черна я, но красива», – говорила она. Однажды я видела ее портрет в Сьюдад-де-Мехико. Единственный раз, когда я видела чернокожую женщину, написанную маслом. Правда, художник одарил ее золотыми волосами. В любом случае, думаю, ей никогда не доводилось прятаться под лестницей с крысами.
После молитв и смены вахты матросы возвращаются и устраиваются на ночь. Кто-то затевает партию в кости, кто-то, как Томас, вырезает фигурки из дерева. У некоторых есть книги, и они пытаются читать при лунном свете, пробивающемся сквозь орудийные порты. Вскоре к лестнице направляются четверо мужчин с незнакомыми мне деревянными и металлическими инструментами. Одетые в добротные льняные рубашки, они ворчат и плетутся нога за ногу.
– А это кто? – шепотом спрашиваю Томаса.
– Музыканты.
– Для генерала?
Он кивает.
– Они играют по вечерам в кают-компании. Для генерала и других джентльменов.
Музыканты поднимаются в арсенал, а я провожаю их взглядом. В голове у меня возникает полностью сложившийся план. Царица Савская не ждала, пока к ней придет Соломон. Она сама явилась к нему во всем великолепии. Я нашла лучший способ уберечь себя, чем перешивать юбку в бриджи.
9
Где музыка, там и танцы, а где танцы, там и мужчина, который сделает для меня все, что в его силах.
Меня стали учить танцам, как только я научилась ходить. Саба, престарелая тетка моего отца, руководила обучением девочек. Сначала в деревне, а после в священной роще, далеко в чаще леса. Старики до сих пор судачили о красоте и изяществе, которыми она обладала в юности. К тому времени, когда меня передали на ее попечение, морщины на лице Сабы были глубоки, как ножевые раны, а колени почти не гнулись.
Она тренировала нас часами, иногда всю ночь напролет, никогда не засыпая, пока мы не осваивали шаг. Мы танцевали до тех пор, пока ноги не начинали гореть, а мы от усталости не успевали отпрыгивать, когда Саба охаживала нас зеленым прутом по икрам.