Сердце бьется так, словно готово вырваться из груди. Выходя из каюты дона Франсиско, я сообразила прихватить с собой мантилью и накинула ее на плечи, чтобы прикрыться. У меня нет ничего, кроме надетой на мне одежды да пустого кошеля, все еще спрятанного за поясом юбки.

Один англичанин стоит особняком. Высокий мужчина, одетый в черное. Он смотрит на меня свысока; длинноносый, с сжатым в тонкую линию ртом, с побелевшими бескровными губами. Больше всего он напоминает сердитую ворону. Когда я прохожу мимо, он с яростью встречает мой взгляд, затем разворачивается и проталкивается сквозь толпу, исчезая в ней.

– Идем, Мария, – зовет меня генерал. – Диего покажет, где можно бросить подстилку для сна.

Я следую за ними вниз по ступеням в горькую, непроглядную тьму. Когда глаза привыкают к тусклому свету, я вижу, что мы в корабельном арсенале. Возле стен составлены мушкеты и аркебузы. Некоторые из них я узнаю по «Какафуэго», других никогда раньше не видела. Например, арбалеты: ими пользуются только англичане. Они выглядят древними, как на картинах в величественных домах Сьюдад-де-Мехико.

Генерал открывает дверь в тесное, хотя и более светлое, помещение, наполненное смеющимися офицерами.

– А это кают-компания.

Я выглядываю из-за его плеча. Большую часть пространства занимает дубовый стол. Накрытый турецкой скатертью, уставленный серебряными блюдами с фруктами и сладостями. В животе у меня урчит от голода. Вокруг стола расположились около дюжины джентльменов, все они разговаривают одновременно. Кто-то в углу мочится в ведро.

Я хочу войти вслед за генералом, но он меня останавливает. Бросив Диего желтый шелковый мешочек, он говорит: «Унеси в мою каюту», затем резко кивает и закрывает дверь.

Диего ведет меня к другой лестнице, уходящей глубже в трюм. В еще более глубокий мрак. Мы на артиллерийской палубе, я чувствую горький запах селитры. Через люки наверху проникает немного света и падает на пушку, стоящую перед закрытым орудийным портом. Я иду за Диего мимо импровизированных кают, разделенных переборками. Мимо загона, в котором скребут и клюют доски палубы куры. Всюду на полу, где только есть свободное место, лежат вповалку спящие тела.

– Это матросы левого борта. – Диего, проходя, пинает чью-то ногу, высунутую в проход. – При смене вахты матросы правого борта займут их постели, а эти молодцы встанут и приступят к делу.

Он ныряет в шкаф и достает скрученный в рулон тонкий комковатый матрас.

– Повезло тебе! – усмехается он. – Это постель Уайта, он помер на прошлой неделе.

Диего машет рукой в носовую часть, там на полу есть место: угол, образованный изгибом корпуса и пустым лафетом.

– А что? Хорошее место, не хуже любого другого, – фыркает он.

Я осматриваюсь. Прикидываю расстояние до трапа, отмечаю узкие темные закутки. Тени, в которых за столбами может кто-то прятаться.

– А где спишь ты? – спрашиваю я.

– В каюте генерала. – Он оглядывается назад и вверх. – На юте.

– А может…

Он качает головой.

– Это единственная отдельная каюта на корабле. Даже джентльмены спят в арсенале.

Диего разворачивает матрас, и я не могу не заметить, насколько тот жалок и неудобен. Из матраса выпрыгивает блоха. Что я наделала? Я пожертвовала надежным пристанищем отдельной каюты, и ради чего – ради этого?

Диего садится и похлопывает по матрасу рядом с собой.

– Знаешь, – говорит он, доставая опал из шелкового мешочка, – тебе не обязательно было красть камень. Генерал все равно увел бы тебя. Назло испанцу.

Я сажусь рядом.

– Мне хотелось отнять у него что-нибудь.

Он кивает, поднимая бровь.

– Небеса благоволят достойным желаниям.