Дэйв даже не понимал, зачем он все это сочиняет. Тут было что-то большее, чем просто неприязнь к Крису. Тут была истинная жестокость, потому что он представлял, как Анджей сегодня перед сном будет любоваться фотографией Лори и воображать ее в своих объятиях после разрыва с мужем. Представлял, и его тошнило от того, что можно жить в подобных издевательствах над самим собой. Представлял и торжествовал, что бедолага никогда не дождется реализации своей мечты, потому что она выдумана другим человеком и заложена извне в его незрелый мозг.

– Но ведь надо быть полным подлецом, чтобы забыть о своей дочери. Мне кажется, вы слишком строги к нему, как к отцу, и слишком мягки, как к мужу.

Дэйв даже удивился столь глубокомысленному замечанию, сказанному с улыбкой, вновь вернувшейся на лицо полицейского, и сразу остыл. Он ждал, что Анджей выдаст что-то вроде «как можно изменять такому совершенству, как Лори», и тогда бы он продолжил накидывать еще более изощренные надежды. Может, даже сказал бы, что Лори недавно интересовалась, не видел ли он Анджея Красовского, и как у того дела. Но внезапный проблеск интеллекта у собеседника лишил Дэйва всякого азарта, и он только пожал плечами.

– Может, – согласился он. – Останови здесь, пожалуйста.

Анджей остановился между «Тортугой» и «Порт-Ройалом». Простившись с ним, Дэйв закурил и, вспомнив о том, что его ждет дома, тут же забыл о выдуманной им обратной стороне семейной жизни Криса и Лори. Правда, хныкающее лицо Анджея, ползающего на коленях перед Лори и вымаливающего поцеловать ее ступню, еще минуту доставляло Дэйву некоторое удовольствие. Затем он потушил сигарету и поспешил домой. А когда поднялся на второй этаж, подошел к своей квартире и вставил в замочную скважину ключ, то вдруг застыл на месте. Входная дверь была открыта, хоть Дэйв точно знал, что запер ее, когда уходил. Несколько секунд он размышлял о том, стоит ли вызвать полицию, поскольку взлом был налицо, или все же попробовать решить проблему самому. Остановившись на втором варианте, Дэйв решил сначала прислушаться; хотел было приложить ухо к двери, но тут же до его слуха долетел звонкий женский голос, да к тому же голос знакомый. Резко открыв дверь, он просто обомлел, а когда способность соображать вернулась, то искренне пожалел, что видит перед собой не пару грабителей-отморозков, а Бабищу.

Так Дэйв называл непосредственную собственницу арендуемой им квартиры. Настоящее имя этой дородной женщины лет пятидесяти он запомнить не удосужился, потому что с первого взгляда в его мозгу родилось для нее незаменимое прозвище. Бабища была широка и в груди, и в талии, и в бедрах, розовощека, с крашеными кудряшками короткой стрижки и пухлыми губами, всегда разукрашенными ярко-красной помадой. Взгляд водянистых голубых глаз смотрел как-то удивленно, но в то же время властно, бескомпромиссно, и с трудом фокусировался на одной точке дольше пяти секунд. Дэйв помнил, что во время их знакомства в агентстве недвижимости, когда он ловил на себе эти короткие, но колючие взгляды, его не покидало ощущение, что он имеет дело с тупоголовым тираном. Разговаривать спокойно Бабища практически не умела, но кое-как справлялась, когда была ее очередь говорить. Когда же в диалог вступал собеседник, не успевал тот сказать и пяти слов, как она перебивала его вопросом, уточнением или возражением, да еще и повышенным тоном, грозящим вот-вот сорваться на крик. То есть, возникало небезосновательное ощущение, что у Бабищи аллергия на чужую устную речь.

Что же она делала этим пятничным вечером в квартире своего арендатора? Во-первых, она была не одна. Рядом с ней Дэйв видел девушку лет двадцати или чуть больше, внешне очень уж похожую на Бабищу, такую же толстую и некрасивую, но с одним большим отличием. Если Бабища всем своим видом выдавала уверенность и в своей внешности, и в своих моральных качествах, то спутница ее сразу демонстрировала покорность и даже забитость.