Мы проводим ритуал сбора урожая многие годы, но сегодня все это кажется неправильным.

Волоски на моих руках встают дыбом. В комнате только мы с Эвелин, но я могу поклясться, что мы не одни. Возможно, это то, во что сердце хочет верить, но кажется, будто Адэйр сейчас с нами и напоминает мне о ценности жизни.

У мисс Эвелин из родных только дочь. Может, старушке немного осталось на этой земле, но решать не мне. Особенно пока у нее есть близкие, которые хотят провести это время с ней.

Я опускаю глаза на кекс в руках и делаю то, чего никогда не делала прежде.

– Ах, вы про это? – говорю я, поднимая сверток. – Нет, мэм. Это не пропекшийся банановый кекс, который мы случайно взяли с собой. – Я кидаю отравленную выпечку в мусорную корзину.

Я – заговаривающая смерть. Я не исцеляю. Я не лечу людей от их недугов. Я говорю со смертью. Шепчу ей то, что она хочет услышать. Объясняю ей, почему меня любить лучше, чем того, кого она хочет забрать. Смерть жаждет быть желанной, как и все мы. Я убеждаю смерть, что люблю ее больше всего, а затем призываю ее.

Забавно, ведь я не помню, что носила на прошлой неделе, не то что семь лет назад, но почему-то помню, что было на нас с Адэйр в тот день, когда я попыталась спасти собаку.

Адэйр Соррелл была резкой девчонкой с бровями суровыми, как нотации. Ее каштановые волосы были тонкими, короткими и вечно неуверенными, в каком направлении им лежать. От обилия веснушек ее лицо казалось грязным – проклятие наших шотландских генов. И если приличная одежда является перевешивающим недостатки достоинством, скажем просто, что достоинств у Адэйр не было. В ее гардеробе было больше красок, чем у Элтона Джона. Она была одета в травянисто-зеленые шорты и топ с фиолетовыми разводами, который сшила из двух кружевных салфеток. Слава богу, она добавила подкладку, а то соски виднелись бы сквозь кружева.

У меня все было проще: полосатая футболка, синие шорты с белой отстрочкой и обычные белые кеды. Мне такой наряд подходил. В нем я сливалась с толпой, не отличаясь от других детей в Америке. Слияние с толпой мне как раз и нравилось. Плохо было уже то, что мать меня бросила, но иметь в бабушках старую ведьму было катастрофой. Мне не нужна была вызывающая одежда.

Был один из тех жарких летних дней, которыми особенно любит душить Джорджия, – когда кажется, что ты вот-вот вплавишься в асфальт. Мы были на грани знакомства с мальчишками – в той промежуточной стадии, когда подростком мы еще не стали, но уже начинали вести себя соответствующе, потому что знали: близится нечто новое и волнующее.

Мы с Адэйр пешком протопали две мили по улице Правосудия (не считая двух хлопковых полей), чтобы добраться до крошечного магазинчика «На бегу», куда местные забегали по пути куда-то еще. Дедуля сотни раз приводил нас сюда в детстве. Это всегда совпадало с тем, когда бабуля пилила его по очередной чрезвычайно важной причине. Тогда он объявлял, что страшно хочет колбасы, и брал нас с Адэйр с собой, спасая от бабулиного гнева.

«На бегу» за годы не сильно изменился. Квадратное деревянное здание с грунтовой парковкой, которое торчало на этом месте лет сорок. Когда-то там была маленькая церковь, а теперь продавались продукты, стояла витрина с конфетами и чипсами, шкаф с газировкой, летом можно было купить свежие овощи, а у дальней стенки находился отдел кулинарии. Иногда по субботам и воскресеньям Тощий Джим (который не был тощим и которого на самом деле звали Джеймс) устанавливал гриль и жарил ребрышки и рваную свинину, которые продавал на бумажных тарелках.