Они тяжело шагали между рядами яблонь. Джим снял шапку и держал ее в руке.

– Ты ничего не выгадал на своей работе, – сказал он. – А как только состарился, тебя просто вышвырнули вон!

Большая рука Дэна сжала плечо Джима с такой силой, что стало больно.

– Я много чего выгадывал, пока там был, – отвечал Дэн. – Я взбирался на высоту и знал, что ни хозяину, ни лесоторговцу, ни президенту компании это не по зубам, нет у них мужества делать то, что делаю я. Я один способен на это! И я глядел на все вокруг сверху вниз. И все вокруг казалось маленьким, мелким, и люди тоже. А я был наверху, я не уменьшался в размерах! Так что кое-что я все-таки выгадывал!

– Они наживались на твоем труде, – сказал Джим. – Они разбогатели, а когда ты не смог больше лазать наверх, тебя вышвырнули.

– Да, это так, – согласился Дэн. – Наверно, я здорово состарился, парнишка, но мне и на это наплевать. Да, черт возьми, наплевать, и точка.

Впереди показалось беленое строение, которое владельцы отвели сборщикам, – низкий сарай почти пятидесяти ярдов в длину, с дверями и маленькими квадратными оконцами через каждые десять футов. Некоторые двери были открыты, и впереди можно было различить горящие свечи и лампы. Кое-кто из рабочих, сидя в дверях, любовался сумерками. Перед длинным строением находился кран, возле которого толпился народ – мужчины и женщины. Каждый из собравшихся, когда до него доходила очередь, складывал руки ковшиком, подставлял их под струю воды, после чего в течение минуты плескал водой в лицо, омывая его и волосы, и тер одна об другую руки. Женщины несли к крану горшки и кастрюли, запасая в них воду.

Из темноты дверных проемов выныривали дети и сновали взад-вперед, неугомонные и беспокойные, как крысята. Все возвращались к месту ночлега – мужчины из сада, со сбора яблок, женщины из сарая – с упаковки и сортировки.

Углом к бараку, с северной стороны, располагалась местная лавка, сейчас ярко освещенная.

Еду и рабочую одежду здесь можно было купить в кредит по ведомости. Вереница женщин и мужчин выстроилась, ожидая возможности войти, другая вереница тянулась из лавки, люди шли, нагруженные консервными банками и батонами хлеба.

Джим и Дэн приблизились к строению.

– Вот она, ночлежка, – сказал Джим. – Неплохо бы, конечно, если бы была у тебя женщина, чтобы стряпать.

– Пойду-ка я в лавку – банку бобов куплю, – сказал Дэн. – Кретины эти платят по семнадцать центов за фунт консервированных бобов. А могли бы за ту же цену купить четыре фунта сухих бобов и сварить их. Вышло бы целых восемь фунтов.

– Чего ж ты сам так не делаешь? – спросил Джим.

– Времени нет. Приходишь усталый как черт, и есть охота.

– Ну а у других разве полно времени? Женщины работают с утра до ночи весь день, а хозяин дерет три лишних цента с каждой банки, потому что люди так выматываются, что не могут сходить в город за продуктами.

Дэн обратил к Джиму свою клочковатую бороду.

– Тебе это покоя не дает, да, парнишка? Ты прямо как щенок с толстой костью, которую не разгрызть. Щенок грызет, примеряется к ней и так и эдак, а на ней даже и следа от зубов его не остается, а он все грызет, пока зуб об кость не сломает.

– Ну а если всем скопом на кость наброситься, можно и разгрызть.

– Может, и так, только я вот уже семьдесят один год среди людей и собак живу и видал, как они все больше норовят стибрить друг у друга кость. Не встречал я что-то, чтобы собаки помогали друг другу кость разгрызть, а вот как вырывают они, черт их возьми, друг у друга эти кости, я сплошь и рядом видел.

– По-твоему, выходит, что все бесполезно.

Старый Дэн осклабился, обнаружив четыре своих зуба, длинных, торчавших как у суслика.