(Макуауитль, ацтекский деревянный меч, усаженный по краям осколками обсидиана, «вулканического стекла» [которое можно было заменить обычным битым стеклом], я отмёл сразу же: это, ребята, серьезная штука, способная раскромсать человеческую плоть, и за ее изготовление и применение можно было и «присесть». Кроме того, с первого взгляда не каждый может понять, что это – оружие, а мне надо было, чтобы понимали, и чтобы именно с первого взгляда.)

И я поступил проще. Нашел два увесистых сука, ободрал с них кору и смастерил две… не дубинки даже, и не столь популярные бейсбольные биты, а две ужасные на вид палицы – такие, наверное, были в ходу у пещерных людей или у каннибалов Полинезии. Длиной почти в полтора метра и толщиной с человеческую ногу. Для пущего устрашения я вбил в ударные концы обеих палиц по нескольку здоровенных гвоздей и полюбовался на дело рук своих. «Мамонтовой»! Да, нужно быть клиническим идиотом, чтобы попереть на обладателя такой дубины!

Вручив одну палицу Марату, я заставил его поцеловать ее, как воины целуют вверенное им оружие. И мы отправились в ночной дозор.

Очень скоро выяснилось, что наши с напарником взгляды на стратегию и тактику поставленной перед нами боевой задачи сильно разнятся. Марат, как молодой и азартный, предлагал двигаться бесшумно и застать возможных воришек врасплох. Я, как старший и бывалый, предлагал, наоборот, производить при передвижении как можно больше шума, чтобы воришки услышали нас еще издали и смылись. Я вовсе не собирался хватать проклятых расхитителей соц… простите, теперь уже капиталистической собственности. Для хватания существует полиция. Кроме того, если воришек окажется больше и они намнут нам бока, никто из начальства не оплатит нам ни лечение, ни, в случае чего, похороны. Есть и другая опасность, сказал я. Если в пылу схватки мы тюкнем кого-нибудь из нарушителей слишком сильно, то сами превратимся из героев в преступников, ибо мы не менты, и не военные, и даже не дружинники, а штатские лица, полуофициально несущие охрану объекта, и в случае превышения степени необходимой обороны будем иметь тот еще геморрой…

Все это я высказал Марату. Он поворчал, но, подумав, согласился.

И мы с ним долго еще, когда попадали в одну смену, каждые два часа обходили территорию в темноте, по узенькой тропке, с дубинами на плече, нарочно хрустя попавшими под ноги сухими ветками и дуэтом горланя всевозможные песни. Что мы с ним только не горланили! От детских песен из советских мультиков до современной попсы и шансона… Помню, как нас с Маратом заклинило на популярной некогда «блатной» бакинской песенке под названием «Мадам Попугай», и мы исполняли ее несколько вечеров кряду, не без удовольствия выводя куплеты («Добрый вечер барышникам, здесь будем играть, из окошка деньги будем вам бросать. Попугай играет, попугай поет, попугай для счастья вам билет дает…»), и с особым подъемом – припев: «Даш-дюши, даш-дюши, мадам Попугай, даш-дюши, даш-дюши, один билет дай!». А как-то раз я вдруг неожиданно для себя не запел, а начал громко декламировать стихи, почему-то (вот никак не могу объяснить, почему!) Ярослава Смелякова: «Вечерело. Пахло огурцами. Светлый пар до неба поднимался, как дымок от новой папиросы, как твои забытые глаза!..»

Может, мне это и показалось, но несколько раз я издали видел какие-то смутные тени, шарахавшиеся в кусты… Во всяком случае, во время наших с Маратом дежурств никаких происшествий не случалось. Видимо, приближение шумных сторожей действительно отпугивало шпану, и она убиралась подобру-поздорову.