Гриша поднес к губам рюмку

– Давай Василий, за встречу! Дай Бог, не последняя в нашей жизни…

Наевшийся досыта Алешка уснул прямо за столом. Павлов осторожно поднял его на руки, и понес к нарам.

– Отнеси в дальний угол барака, там тюфяки, ложи на любой. Устал, парнишка. Этапный тракт и взрослых с ног валит, а не то мальчишку? Крепок на ногу, сорванец, чувствуется школа…

Павлов отнес Алешку в дальний угол барака, уложил на тюфяк. Вернулся к столу:

– Сирота он с малых лет, первый пряник только в тюрьме и попробовал. Дед его воспитывал, а сам уже немощный был, в камере у нас и умер. Родителей в коллективизацию раскулачили, угнали на соляные копи в Казахстан, где они и сгинули. С тех пор и остался пацан с дряхлым дедом. Такие вот дела, Гриша.

– А как ты ухитрился переписать его на свою фамилию? Неужели помог кто-то из сильных мира сего?

Разговорчивостью Павлов никогда не отличался, а тут как прорвало. Рассказал про Корюхова и Кузнецова, про Федю-капитана, и про то, как начальник «Крестов» помог официально усыновить Алешку. Гриша слушал внимательно и серьезно, смотрел на Павлова с уважением, даже папиросу не прикурил, так и прокрутил ее в пальцах до самого конца рассказа

– Что не говори, а среди мусоров иногда встречаются люди. Этот бесшабашный майор – Корюхов, запросто сам мог под следствие загреметь за вмешательство в дела следователей. Отчаянный мужик, я тебе скажу, и честный! Тебе очень крупно повезло, Василий. Если бы не майор – твой приговор бы уже привели в исполнение. Редкая у тебя история, на сказку похожа, но я верю. Ну ладно, давай еще по капельке…

Выпили по рюмке. Понюхав корочку хлеба, Гриша продолжил:

– Я знал, что ты идешь этапом в нашу сторону, но слегка опасался, что вас завернут на Шалицу, бывали случаи. Хотя вероятность туда попасть была весьма мала, в шалицком лагере содержаться в основном политические, а в вашем этапе большинство уголовников. Кстати, по дороге конфликтов с приблатненными у тебя не было?

– Да нет, ничего серьезного не было, так, мелочи.

– Ну, смотри Василий, тебе виднее? Эту публику надо сразу к ногтю, другого языка они не понимают. Сейчас мои парни шерстят этап, возможно десятка два ссученых подошли с вами?

– Не знаю, Гриша, этап большой, может, кто и был?

– Ненавижу ссученных! Истребляю и давлю как гнид! Тюремные шакалы! Живут по принципу волчьей стаи – отобрал и съел, не понравился – убил! Похожую стаю, ты сам поломал в «Крестах», так что тебе приходилось с такими уродами сталкиваться. Воры бывшие, блатные всех мастей, от которых свои же и отвернулись за позорные проступки. Даже после того, как от них отказались все нормальные арестанты, они продолжают называть себя блатными и братвой. Ссученым терять уже нечего, совесть и стыд давно и безвозвратно потеряны, так что добрая половина пашет на мусоров, если не все. Надо, например, лагерному начальству как-то выкрутиться за невыполнение производственного плана, а достоверных объяснений нет? Что они делают, чтобы спасти свою шкуру? А начальство, с помощью сук, устраивает в зоне бунт, с поджогами бараков, цехов, и заготовленной продукции. Уловил смысл? Правильно – все грехи списываются на бунт, ими же и организованный. Вот для таких дел мусорам и нужна подобная продажная публика. За то, что могут когда-то пригодиться, отношение к ссученным лояльное, много чего прощают, на работу не гонят. И в это же время, мужика – работягу, завышенными нормами выработки душат почем зря. Вот такие дела, брат, в лагерях происходят…

– Ну а если твои парни найдут ссученых в пришедшем этапе, что с ними сделают?