Показалось – что-то коснулось моего лица.

Но я так и не посмел полностью допустить в себя и усвоить своим существом мысль о том, что венец – подлинный. Не верится мне, что это – тот самый венец, сохранившийся аж спустя две тысячи лет. Да и если уж на то пошло – существовал ли его Носитель так, как существовали до сих пор и существуют, например, люди.

Но все-таки даже ничтожной возможности и вероятности, что – «да», хватило, чтобы повергнуть меня в трепет. Я замер то ли от ужаса, то ли от восхищения. Но больше я вместить не мог. А может, не хотел и даже не знал, как захотеть и как захотеть именно сейчас.

Пусть так – всему свое время. А время, все время, бежит все быстрее и быстрее. И я так рад, что оно у меня, судя по всему, еще есть.

Следующий помысел посетил меня: «Как же так получилось, что потребовалось вмешательство аж самого Творца, чтобы остановить мерзотную деградацию творения? Что такого серьезного и необратимого произошло?» Я не мог уложить, вместить себе в ум, как можно спуститься по такой жуткой, скользкой наклонной дорожке, вниз, до самого дна и дальше – под землю, в ад, в гниль, в шеол… и притом добровольно, с самого начала зная все наперед.

И еще более тяжкий вопрос встал во весь рост передо мною – оправдывала ли цель такое средство? Дало ли это результат… Но тут я даже и не подозревал наличие какого-то ответа для себя.

Только припомнил недавний короткий разговор с Аделем, то есть су-шефом моего бывшего ресторана, о том, что Бог – один. То есть один – у мусульман, и у христиан, и иудеев. «Да, один, – пришла тогда мне в голову мысль, – один. Но вся разница в том, до какой степени он может проявиться в мире, который он сотворил некогда. В исламе и иудаизме ведь как – Бог проявляется в виде Закона, данного людям. Следуешь Закону, и все, в принципе, будет нормально. Бог выведет тебя по более-менее прямой дороге. В христианстве уже несколько не так: le néant[16], вопреки законам, разрослось до того необратимо, что пришлось идти на крайние меры и невиданный, предельный уровень личного вмешательства. Чтобы избавить от неизбежного».

Припомнил еще, как пару лет назад по пути в студенческую столовую меня подловил некий англосаксонский проповедник. Мужчина средних лет, не самой неприятной наружности, с посконно-английским акцентом предложил взять бесплатно Евангелие в мягкой обложке, чтобы почитывать иногда. И, между делом так, начал рассказывать про их собрания и обсуждения прочитанного. Я вежливо отказался от собраний, сославшись на мой досадно невысокий пока что уровень владения французским и уж тем более английским языком, не позволяющий мне не то что обсуждать на этом языке столь серьезные вещи, но даже и читать о них со словарем. На что с его стороны получил мелкий комплимент моему уровню языка, по его словам, гораздо более высокому, чем тот, на котором находился сам мужчина, когда приехал во Францию на миссионерское служение.

Ответил проповеднику, что подумаю, но на самом деле я, можно сказать, православный и нам не особо рекомендовано ходить на собрания до имеющих иное вероисповедание. Тут миссионер пару секунд задумался, приподняв светлые брови, протянул мне Евангелие. Я взял книгу и быстро убрал ее в рюкзак.

А потом этот мужчина спросил, кто же для меня Христос и каковы, по моему мнению, его цели и задачи.

«Это тот, кто дарует… Избавление. Я знаю это слово по-английски – Salvation, но не знаю по-французски», – отозвался я. «Я помогу тебе, по-французски это le Salut. Вот видишь, а ты говоришь, что плохо знаешь язык», – с готовностью отозвался миссионер. «Но позволь спросить тебя, а как ты узнаешь, что ты получил это избавление? И, собственно говоря, от чего это избавление?» – продолжил он.