– А где вы, собственно говоря, родились? – обратил внимание на недостачу некий помятый контролер неопределенных лет с фурункулом на щеке.

– Там в документах указано, monsieur, – благодушно поддерзнул я.

– Так нет же, не указано, – разочарованно и с некоторым нажимом выдавил он.

Я промолчал и лишь в равнодушном, деланом недоумении слегка приподнял брови.

– Что ж! Значит, monsieur, вы родились в Нигде, – неожиданно констатировал контролер с фурункулом на щеке, выписывая штраф. И меня как-то неприятно кольнуло. «Да. В далеком Нигде. Где-то там».

Квитанции эти я, не задумываясь, выкидывал. Знал, что ходу им давали очень редко и, скорее всего, если нарушитель не платил на месте, то все шло в архив и через какое-то время выбрасывалось. Комиссия в случае уплаты после, а не на месте, насколько я знал, шла только государству и никому больше. Таким образом губилась на корню личная заинтересованность в сохранности. К тому же я постоянно переезжал и найти меня оказывалось затруднительно.

Однажды все-таки заплатил штраф, когда, перепрыгивая через турникет, попал прямо в руки чуть ли не из-под земли возникшего контролера. Бежать было некогда, некуда и стыдно. Что делать – я проиграл. Нужно признавать поражение. По-мужски.

А еще они, то есть контролеры, порой осуществляют внезапные проверки то тут, то там. Однажды ехал в метро рано вечером, прислонив голову к стенке, подсчитывал в уме, куда нужно потратить чаевые. Вдруг пара мужчин в черных дутых куртках, прямо на моих глазах, с вызывающей уважение синхронностью, достали из карманов яркие нарукавные повязки, проворно натянули их и принялись проверять билетики у всех присутствующих в вагоне.

Даже запомнил – сколько и чего именно тогда я насчитал, так меня это впечатлило. Не напугало, нет, у меня проезд был тогда оплачен. Но впечатлило достаточно, чтобы вспомнить о той сцене сейчас, спускаясь по ступенькам вниз, на станцию, чье двусложное название я никак не мог выучить. Хотя на память никогда и никому не жаловался.

Между тем здесь, в историческом центре города, неподалеку от площади Бастилии, контроль мне не попался ни разу. Кстати, у меня некоторые знакомые, приезжавшие в Париж, интересовались, а где же, собственно, Бастилия и сколько стоит вход. На полном серьезе, мне почему-то в последнее время часто выпадало ощущать себя как будто в анекдотах. От подобного становилось и смешно, и горьковато. Одно дело, когда ты попадаешь в анекдот, не осознавая этого до, а может, даже и после. Другое дело, когда ты четко и остро переживаешь процесс, сопереживаешь ему даже, не зная, в каком месте смеяться и над кем.

Все эти мысли вспыхивали легкими акварельными пятнами, и я даже не успевал додумывать их до конца, спускаясь вперевалку по ступенькам в сквозную духоту вестибюля метро.

Возле турникетов располагались кассы, и хотя кассиры не следили за тем, чтобы проезд оплачивался и не стали бы меня догонять, все же мне подчас было неприятно и совестно прыгать через турникеты у них на глазах. И даже немножко стыдно. Но чем дальше я жил, тем чаще твердил себе, что «сэкономить равно заработать».

Сегодня сотрудников в окошках не наблюдалось. Свет горел в одном единственном из трех, да и оно пустовало. Аллергических реакций из-за угрызений совести не должно последовать. Потому я, прихватив бесплатную газету из почти не тронутой стопки ей подобных, деловито перелез через железную балку турникета и спустился еще ниже, к поездам.

Просеменив по грязноватым ступенькам и выпорхнув на перрон, растерялся среди кисловатых подтеков неестественно яркого света на кафельных стенах, запаха резины да механического андрогинного голоса, исходившего откуда-то из стен.