Злобно сопящий Касымов наконец освободился от железной хватки сержанта. На измазанном лице яростно вспыхнули желтые глазки:

– Да пошли вы все, да-а… Умные, да-а? Что им?.. – он махнул в сторону палатки. – Они трупы, да… А Касымов живой… Живой… Зачем Касымову грязные шматки? Какая разница, как зароют, где зароют? Кому легче, да-а?..

– А твоей матери легко будет получить такой фарш? – сказал Шульгин. – И откуда в тебе, Касымов, это?.. Неужели не понимаешь? Ребята головы сложили. Они теперь не просто трупы. Все это теперь вот здесь! – Шульгин хлопнул ладонью по груди. – Понимаешь? Как можно это не уважать…

– Да чурка, она и есть чурка, – рявкнул Богунов. – Разве поймет? Чего ему объяснять?

Касымов вдруг чванливо выпятил толстые губы:

– Ничего, ничего, сержант… На дембель пойдешь, да-а… Тебя в Ташкенте хорошо встретят… На пересылка встретят… Тогда объяснишь, какой такой Касымов чурка…

Богунов рванулся к Касымову ответить на угрозу, но железно повис Осенев на его замахнувшейся руке и поспешил встать между ними лейтенант Шульгин.

– Погорячились, хватит, – строго сказал он, – погибшим стыдно на вас смотреть. Они сверху смотрят на нас. Не забывайте этого… Мы пережили их незаслуженно… И будем теперь материться, драться, морды бить… Уходят лучшие. А худшие остаются…

Шульгин резко отвернулся от возбужденных солдат и направился к обугленным вертолетным останкам, осунувшийся, злой. За ним потянулись солдаты, не поднимая лиц от сырой распаханной пашни.

– Выживает всякое сранье… Это точно! – ворчал за спиной Богунов. – Говенные нигде не тонут… Будут потом лапшу на уши вешать… Как на войне лепили человеческий фарш, а потом немытыми руками тушонку жрали, тьфу-у…

Поднялись от пашни вертолеты с узлами мокрых от крови плащ-палаток. Облетели вертушки поле боя в прощальном, траурном круге. Покачали шульгинской группе бортами. Прощай, «шурави»…

И перестала существовать штурмовая группа.

Солдаты шульгинского отряда присоединились к своим взводам. Сам Шульгин отправился искать командира роты.

«Метель» успела прочно окопаться на одной из высот.

На холмах свежевырытой земли блестели ружейным маслом стволы. Пахло гречневой кашей. Сыпался песок с брустверов на зеленые простыни плащ-палаток. И добродушные лица с брустверов приветствовали шульгинских ребят широчайшими улыбками.

– Рады бачить гарних хлопцыв…

– Добро пожаловать к мамочке с папочкой…

– Богунову наше с кисточкой…

Шульгинских ребят хлопали по спинам, трепали за плечи, подталкивали, тянули за вещмешки. Бурно радовались оставшимся в живых. Старались заполучить их в свои вырытые окопы. Многим хотелось удержать у себя Шульгина.

Шульгин обычно не закреплялся ни за одним взводом. Взводные офицеры не могли оторваться от личного состава взводов, а Шульгин, как вольный человек, мог остаться с любой группой. Обычно в боевых порядках он располагался с авангардом или возглавлял группу прикрытия. На привалах он мог остаться в любом окопе и везде принимался, как желанный гость. Сейчас солдаты спорили из-за него, и он не успевал перекинуться словом с одними, как над рыхлым бруствером свисала очередная голова:

– Товарищ лейтенант, вы у нас не были. Посмотрите, уютный окопчик. Не то, что развалюха у этих гробокопателей. Это же совсем безрукие. Кто так роет? Пукнуть негде…

В ответ неслось беззлобное:

– Тоже вырыли срамную ямищу. Берлога медвежья, семь на восемь… Нет уж, товарищ лейтенант, оставайтесь с нами. У нас гостиница… Половички даже имеются, гляньте. Просто люкс…

Шульгин смеялся:

– Точно люкс… Метрополь. Хрустальные люстры. Зеркальные стены. Но я, пожалуй, загляну в Асторию…