А однажды мне заявили, мол, ваш Газар (турецкого имени не помню) плачет каждый раз за обедом, иди, поговори с ним, может, тебе он скажет, почему плачет. Я поговорил. Он посмотрел на меня, подошел, взял за руку, обнялся. Глаза его были, как источник слёз. Он был моим ровесником, сыном дяди Ашота, по линии дедушки Аболо. Я ронял слёзы на его голову, он – мне на плечи. Сперва мы молчали, не могли говорить.

Потом я спросил:

– Почему ты плачешь, когда тебе дают поесть? Ты всегда плачешь за едой, почему? Ты знаешь, где Галуст?

– Не знаю Дживан. Я один-одинёшенек.

– А почему за обедом плачешь?

– Не знаю. Когда дают поесть, вспоминаю наш дом, и слёзы наворачиваются, не могу их сдержать. Отстаём, побежали! – и побежал догонять стадо.

– Не забудь, что ты армянин. Иногда сам с собой разговаривай на армянском, чтобы не забыть, – крикнул я вслед.

Так и ушёл, волоча ноги.

Мы шли, предавшись каждый своим мыслям под скрип колёс. Иногда я поглядывал на лесные заросли справа от дороги. Там Газар. В котором именно – не знаю. Рядом с нами река Алис, но её не видно, и шума её не слышно. Алис остаётся справа, мы движемся влево. Пригодных для проживания домишек не видно, кругом разруха. Мы трогались на рассвете, и кто знал, куда нам предстоит дойти? Овражек начинался и заканчивался кизиловыми деревьями. Было хорошее время для кизила – большого, кисленького. Я удивлялся, почему его не едят.

На правом берегу Алис, возле деревеньки встретил я старика. Только взглянул на меня, как сразу:

– Мальчик, кто ты? Они переселенцы, я знаю. Вы ведь из армянской страны, лежащей недалеко от русской стороны?

– Ага, – ответил я ему, – ты добрый человек, я сделаю, как ты скажешь.

– Я тоже пришёл сюда из тех мест. Считай, что этот огород твой, можешь рвать все лучшие огурцы, луковицы. Я сейчас сам тебе принесу. Ешь спокойно, яврум15, волы будут пастись, никуда не уйдут, травы много. Жарко и пыльно – лягут и станут мычать. Вот, ешь, что хочешь, остальное возьми с собой. Как тебя зовут?

– Халил, Хало…

– Нет, назови свое настоящее имя.

– Моё имя? – Я почти что плакал от страха.

– Так не пойдёт, – сказал он, – не плачь. Я ассириец, брошенный здесь в одиночестве. Это долгая история, я был аскяром, бывал в стороне Эрзрума, Вана. Видел всё своими глазами. Не плачь, я знаю, ты сиротка. Хорошо, что ты остался в живых. Я бежал вместе с Бочгуном. Освободил одну армянку с ребенком. Она не выдержала, умерла. Ребенка оставила на мою милость. Решил взять его в наш дом. Нашу страну уже взяли «хофилизы», я не мог вернуться. Снова встретил несчастных армян. Взял одну армянку себе в жёны и остался в тех местах. Жили мы тихо и мирно, но однажды ночью вошли разбойники увели дочь и жену. Хочешь, оставлю тебя у себя? Мне страшно, знают, что я не турок. К тому же я уже стар – сегодня есть, завтра меня не будет.

– Хали Халил меня зовут, – я пошёл.

Мы попрощались и расстались. Мы были в засушливом Чайане. Нашим здесь не нравилось, у них не было мысли тут обосноваться. К северу от Чайана лежала равнина – богатая хорошей землёй, но бедная на воду. Не было ни родника, ни сильного ручья: он был, но совсем маленький. Наверху стояла воронкообразная деревенька. Благодаря ручейку широкая полоса земли полностью превратилась в богатый виноградный сад, но получить большее от этой маленькой воды было невозможно.

Главным моим другом по полям был глухой старенький курд. Зачем он оставил родную деревню и пустился в путь, было не понятно. Я так ничего и не услышал от него. До сих пор иногда думаю, быть может он и был тем «курдом-апостолом», спасшим нас от ятагана. Но может ли человек не помнить своего спасителя?