Он вздрогнул и проснулся. Где-то скрежетали тросы подъёмника, а в комнате зудел одинокий комар. Молчун выхватил сигарету, к чёрту Леви – я выбираю курить! Зверёк внутри, названный эвакуацией, ворочался, призывая дать ему, новое имя – беспокойство. Так и знал, что тот телефонный звонок не к добру. Буквально через час спокойствие сказочного домика было нарушено десятками различных людей, даже при мимолётной встрече с которыми хотелось вытянуться по струнке и доложить: «Разрешите обратиться? А что здесь происходит?» Молчун тускло улыбнулся – всё ты понимаешь. Телефонный звонок ускорил эвакуацию, в чём необходимости, на первый взгляд, не было. На ужин выдали подгорелую кашу и холодный чай. Будет ли завтрак – неизвестно. А значит – домой, к Ней… Как он посмотрит в наглые глаза, напоминающие о сжатых до ногтей в кожу кулаках, чтобы не вывернулась душа, когда в очередной раз заполняешь анкету и стираешь грязное бельё перед накрашенными дурами в зале суда?

Но с разводом облегчения не наступило. Она, видите ли, не желает выезжать из квартиры и суёт эти толстые, неуклюжие пачки денег. На кой ляд они сдались? Это его квартира, он там провёл детство, водил туда своих первых девчонок, хоронил отца и мать, а теперь Нина вместе с настоящим хочет украсть и прошлое. Завтра эвакуация, завтра кончается передышка между скандалами и руганью…

Нет, завтра он домой (можно ли это назвать домом?) не пойдёт. Он отправится в тайгу с чокнутым Новеньким, тем более – просили, большие люди уговаривали, даже вспомнили о медали за отвагу… Отвага – вот чего не хватало! Опять ползти, скрываться, нападать, исходить потом под тяжестью вещмешка. Эх, Лёху бы Егорова сюда! Отвага, а не серые кромешные будни с сукой, болтающей о кинотеатре и шмотках. И не чумазая слесарка с бутылкой на троих в обеденный перерыв. Может быть, уйдут головные боли, подкрадывающиеся ближе к ночи и участившиеся в последнее время? Необходима встряска мозгам и телу, нужна опасность. И конечно, он пойдёт завтра… Или не пойдёт?

Маруся завела будильник и ваткой старательно удалила тушь с ресниц. Крохотное зеркальце показало упрямый подбородок, плотно сжатые губы, чёрные точки оспинок на скулах. Влажная вата прошлась по закрытым векам, слегка коснулась тёмных бровей. Девушка отложила зеркало, поправила настырную до желтизны обесцвеченную чёлку, закралась под одеяло, заложила руки за голову и в тусклом свете ночника осмотрела свою крохотную каморку, выделенную под временное жильё директором лыжной базы. Это «жильё» временным было уже в течение полутора лет, пробежавших после окончания института, и состояло из скрипучей сетки кровати, установленной на двух ящиках из-под молочной тары. Тень скрадывала дальние углы и застилала бильярдный стол, на котором спать было просторней, но жёстче. Вдоль стены тянулись лыжи, лыжи, лыжи – им не было конца и начала. Одноконфорочная кухонная плита, установленная на ржавой поверхности «буржуйки», маячила красным огоньком «вкл».

– Блин, забыла чайник выключить! – Маруся выскользнула изпод одеяла, и тёмное окно отразило её упругую, натянутую, как гитарная струна, загорелую фигуру. Матовая кожа непривычно отскакивала от белых полосок на теле, оставленных купальником.

Она выключила плиту, накинула халат, нацедила в железную кружку заварки, плеснула кипятка, бросила два куска рафинада и, размешивая ложечкой, задумалась, глядя в узенькое, зарешечённое окно. «Муку пора на зиму закупать… Пашка обещал картошку выкопать. Вернусь – выкопаем, пока дожди не зарядили… Пашка – чёрт вообще! Всё к хачику