– …угощаем!
– Угощалка не пашет, – хмыкнул в ответ и потрогал коросту на носу, подумав: «Год, как не пашет, сука». Приступ ярости, подогреваемый с утра отчуждением, пренебрежением тварей, которых вытащил на свободу, дошёл до наивысшей точки лишь при воспоминании о том, что он и ссать теперь путём не может. Предназначенное для таких целей место превратилось в сплошной сгусток боли, покрылось шершавым, воспалённым гнойником.
– Блин, тёлка откинулась!
– Чего? Неужто?
– Падлой буду, – возмутился Прыщ.
– Так ты, паря, жмура имел? – ехидно спросил Сыч.
– Сам падаль! – Прыщ заволновался, злость душила его. Вот стерва! Окочурилась в самый такой момент! Его неудовлетворённая плоть требовала компенсации. – Она только что подмахивала, понял! – но только вызвал унижающий гогот.
Урюк, нервно теребя нижнюю губу, посмеивался вместе со всеми. Сыч усердно мочился на ствол многолетней ели. Газон хохотал, широко разинув пасть. Ферапонт визгливо щёлкал, как охрипший скворец. Карась рылся в рюкзаке мальчишки. Сам пацан, кажется, пришёл в себя.
…Савчатай верил и не верил. Откинув голову, закусив губы и зажмурившись, в куче разорванной одежды лежала Ича, молчаливая, хозяйственная сестрёнка. Его Ича. Мёртвая сестрёнка… А чудища, убившие её, смеялись!
НИКОГДА НЕ ХОДИ ЗА ПАСЕКУ! НИКОГДА… НЕТ!
…Окуная гроздь кроваво-алой калины в берестяной таз с водой, предварительно размешав в нём порошок толчёных трав, акка водит круги, читая рябь. Савчатай слышит его певучий, низкий голос:
– И будет день! Упадёт железный ворон, смрад напустит в тайгу. Отвернётся кудай и захочет плакать. Но не найдёт Ульген ему слёз. Засмердит тайга, и сожрёт её спящий дракон, которого могут убить слёзы Ульгена. Но не будет слёз! Уйдут люди, придут узют-каны. И дом мёртвых пчёл станет их домом…
– НИКОГДА НЕ ХОДИ ЗА ПАСЕКУ! ТЫ УБИЛ ИЧУ! НЕ УБЕРЁГ! НЕ БУДЕТ ПЛАКАТЬ КУДАЙ! И в мяч играть не будет! Мяч! Мяч – там, на пасеке…
…Ича не хотела стоять на воротах. Савчатай обиделся и пошёл с ней за пасеку: пусть ей хуже будет – думал.
ПУСТЬ ЁЙ… ИЧА! Прости, Ича! Ну, хочешь, я буду стоять на воротах? Пропущу все твои мячи! Смейся, Ича, танцуй! Танцуй! «Гол» – кричи! Вставай, сестрёнка! Посмотри, сколько мы собрали грибов! Узют-каны рассыпали их, раздавили тяжёлыми ботинками. Ты не гриб, Ича! Помнишь, я учил тебя срезать ножку, не выдёргивать корешок – пусть растут грибы? И мама дала нам ножи… Вот твоя сумка, Ича! Узют-каны дрались из-за хлеба и уронили её. Рассыпались грибы. Растоптали их… ВОН ТВОЙ НОЖИК, ИЧА…
– Эй, макак, очухался? – Прыщ всё ещё держал в руке своё неудовлетворенное орудие. – Поработай за подругу! Ну-ка!
Что-то кольнуло Петра. Солнечный луч ли пробрался сквозь мглу? Внезапная тишина ли, готовая взорваться гоготом одобрения? Прыщ? Этот сопляк… что у него за статья? Э, а пацанёнок-то поднимается!
Савчатай, пошатываясь, стоял на четвереньках, ладони и колени скользили в рассыпанных, скользких грибах, среди которых лежала стальная полоска с обёрнутым изолентой концом.
– Ну-ка, мартышка, отсоси… – узют-кан, подёргивая рукой в середине своего туловища, был совсем близко, ещё немного и он наступит на…
НОЖ!
Раздавленная ладонь совсем не слушается, на неё нельзя опереться…
ПОИГРАЙ В МЯЧ!
Любое движение причиняет боль, в глазах… ИСКРЯТСЯ СОВИНЫЕ ПЕРЬЯ. КРУТИТСЯ ГРОЗДЬ КАЛИНЫ В ВОДЕ…
УЙДУТ ЛЮДИ…
НЕ ХОДИ ЗА ПАСЕКУ…
– Сам ползёшь?! Ну, давай, давай, макака…
Узют-кан уже над самым лицом. Рука нащупывает изолированную, прохладную рукоятку…
– Теперь подними морду! Ну! Поднимай!
Самое страшное – подняться с четверенек на колени. Сжатый кулак, скользя и соприкасаясь с тёплым, вытянутым к нему предметом, тычется в сморщенную мошонку. Мальчик видит, чувствует, как расходится ткань, кровь брызгает на лицо