— Смэка, тебя кто-то прислал? — шепнула я, но послушница меня не слышала, она находилась в своем особенном мире. С каждым днем она всё меньше осознавала, что происходит вокруг нее.

— Кто тебя прислал? — повторила я вопрос. — Кто сказал принести одеяла?

— Папа, — выдавила она из себя еле слышный шепот.

— Папа? — не поняла я.

— Мой папа, — повторила девушка и, развернувшись, подобрала факел и отправилась в храм, оставляя меня гадать, насколько глубоко её безумие.

Сидя закутанная в одеяла, тихо отогревалась.

— Сонья, — голос иного стал спокойнее.

— Она уже не понимает, где реальность, — выдохнула я. — Мы все потерялись в этом тумане. Потеряли голос, себя, память. Многие даже имена.

— Я это знаю, но всё изменится завтра. Я обещаю тебе.

Улыбнувшись, я попыталась устроиться поудобнее.

— Расскажи мне о снеге, северянин. Какой он? — мне было страшно, но его голос немного успокаивал. Слыша его, я понимала, что не одна.

— Лассе, — донеслось до меня, — для тебя я Лассе. Снег? Мой дядя часто рассказывал, как однажды вез в телеге маленькую худенькую седовласую девушку. Она пришла из Тумана. Огромными голубыми глазами она смотрела на мир Севера и радовалась всему. А когда с неба повалил густой снег, девушка ловила крупные снежинки и рассматривала их рисунок. Снег, Сонья, он пушистый и мокрый. Холодный, а порой бывает что теплый. Когда с неба сыплет большими хлопьями, то становится теплее. Всегда. Снег бывает колючим, когда ветер бросает в лицо крохотные льдинки.

Закрыв глаза, я попыталась представить себе снег, но видела почему-то ту девушку.

— А что с ней случилось?

— С кем? — не понял он.

— С седовласой девушкой? Если она из тумана, то послушница, так ведь?

— Она стала избранной вардигана, его любимой женой и родила троих детей.

— Детей, — протянула я медленно. — Об этом можно только мечтать.

— Она и мечтала, Сонья. Годами сидя в подземельях гурон надеялась и верила.

— Откуда тебе знать? — я ощутила некий подвох в его словах.

— Эта послушница с седыми волосами моя мать. И у меня её глаза. И я знаю, Сонья, что ты пережила. Знаю, поверь. И обещаю, завтра всё изменится навсегда.

— Завтра, Лассе, я уплыву в туман, — я покосилась в сторону воды, — и моя жизнь уже никогда не изменится.

— Нет, ты никуда не поплывешь.

— Они заставят, — вздохнула я обреченно.

— Значит, молча, сядешь в лодку и будешь держаться у самого берега.

Я лишь кивнула ему.

Поверила ли?

Нет.

Это всего лишь форма безумия. Отец тоже обещал увезти меня из тумана, но… Мои мысли запнулись об боль. Опустив взгляд, я погрузилась в собственные мысли. Северянин что-то спрашивал, но я не слушала.

Это больно. Верить и надеяться — это глупо.

Всё что остается послушницам храма — это выживать.

Незаметно меня сморил беспокойный поверхностный сон, в котором я снова сидела у дверей в землянку и смотрела, как мой отец разжигает небольшой костер и ставит котелок с водой. В его руках появляется мешочек со сморщенными ягодами шиповника. По поляне растекается неповторимый запах ягодного чая.

Вдыхая, я почувствовала этот аромат.

Иногда просыпаясь от боли и холода, я поднимала взгляд на окно и видела северянина. Он, не переставая, пытался сорвать с себя ошейник. Раньше я считала, что это и вовсе не возможно, но глядя, как металлическое кольцо болтается на могучей шее, начинала верить в обратное.

Уже в предрассветных сумерках сон окончательно одолел мой разум.

Лассе всё также сидел на окне и рассказывал о чем-то. Его голос успокаивал, а одеяла, что дала мне Смэка, хоть немного, но грели.

— Ещё немного, Сонья. Стужа меня дери, они ответят мне за тебя. Ни одна из них не уйдет отсюда живой. Ещё немного…