Но благодаря этому идиоту Таннер может сейчас получить преимущество.

А ещё ему, Таннеру, доводилось своими глазами видеть Пологие Земли – он был одним из немногих учёных, кто рисковал выбираться за пределы безопасных куполов. И поэтому прекрасно понимал: очень непросто найти там того, кто достаточно умён, чтобы прятаться. Это тебе не вечно голодные энергосгустки-алады, которые сами лезут ко всему живому.

– Спасибо, Патрик. Я с ней свяжусь. У вас есть что-то по образцам?

– Нет, сэр, – Вереш покачал головой, его взгляд привычно скользнул куда-то влево и вбок, была у него малоприятная привычка избегать прямого зрительного контакта. – Все результаты примерно одинаковы. Образцы выживают по несколько недель, как правило, до восьми – как раз когда активно должна формироваться ЦНС. Если удалять нервную систему, как вы пробовали сначала, то можно дожать до двадцати и дальше, но…

– Я помню результаты, Патрик. Не нужно повторять.

Таннер сделал рукой отстраняющий жест, как будто в стерильной, сияющей лаборатории из пластика, металла и стекла завелась противная навозная муха, а он её отгонял.

– Вы говорили, что новая партия должна приспособиться, сэр. Что у них получится выжить дольше, – напомнил Патрик, и это внезапное проявление инициативы, такое редкое, последний раз случавшееся несколько лет назад, когда тот придумал модифицировать формулу раствора в автоклаве, заставило Эшворта Таннера снова дёрнуться. Будто помощник и подчинённый стал одним из тех обвинителей, которые загнали юного самонадеянного умника на самое дно Интакта.

«Чёрт».

– Это лишь временные неудачи. Мы на верном пути, у нас есть контролируемые образцы сигнатур, и «ужасный свет» вполне неплохо подчиняется. Вереш?

– Да, сэр?

– Вы хорошо себя чувствуете? – этот вопрос стоило задать раньше. Мешки под глазами у Патрика аж сползали по скулам, цвет лица был землистым. – Здоровы?

– Да, сэр.

Таннер покачал головой. Он не умел ни о ком заботиться, дожил до сорока одного года одиночкой. У Патрика, слышал Таннер, есть дочь, которую тот забрал из общего инкубатора и решил воспитывать лично. В Интакте такое редкость, люди не любят ответственности, слишком заняты собой, своей карьерой, предпочитают поручать воспитание детей интернатам. Может, с девочкой что-то случилось, поэтому Вереш уже не первый день такой странный.

Выяснять это не хотелось.

– Идите, Патрик. Отдохните, я ещё поработаю, надо кое-что проверить, а потом… – он недовольно поморщился, потому что «потом» означало: надо доложить тому, кто даёт средства на лабораторию, на все исследования, кто в принципе управляет городом – да и всем миром, если на то пошло. Мир считал его ИИ. Таннер знал, что это не совсем так.

Энси, Хозяин. Не совсем человек. Он когда-то лично вытащил Таннера со дна и теперь вполне логично требовал результатов.

– Сэр.

– Что ещё?

Патрик помялся, покачался взад-вперёд на каблуках мягких туфель. Он был одет в такую же бело-голубую униформу, и его смуглая кожа на фоне светлой обстановки лаборатории – стен, потолка, пультов с настройками и автоклавов – казалась негативом старого фильма из хранилища Подземного Интакта.

– Доктор Рац говорил…

«Что?» – руки Таннера сжали мягкую прорезиненную ткань карманов. Патрик сглотнул.

– Извините. Я столкнулся с ним в его отсеке лаборатории. Доктор Рац просил передать, чтобы вы потом к нему заглянули. Кажется, у него есть какие-то персональные новости. Для вас.

Доктор Таннер не любил вспоминать, что он не единственный привилегированный исследователь, что прямо перед носом, в той же лаборатории Лазуритового уровня, засел занозой в… в пальце сопляк, которого и специалистом-то назвать язык не поворачивался. Сопляка звали Сорен Рац, он был даже не из Интакта родом – из небольшого полиса-аппендикса Санави, где всегда выращивали одинаковых, как дроны, медиков. Они годились создавать разные вакцины, сыворотки, что-нибудь вроде анаболиков для усиления всё тех же рапторов, а чаще – антидепрессанты, ингибиторы обратного захвата серотонина и активаторы дофаминовых рецепторов для жителей полисов. Плюс какие-нибудь утилизаторы молочной кислоты, тау-белка и бета-амилоидов. Жители городов желали оставаться активными круглые сутки, мечтали о вечной молодости; пока удалось достичь среднего результата в сто тридцать лет. Конечно, статистику существенно портили пилоты-рапторы. Их в официальные отчёты не включали и старались заботиться о том, чтобы эти люди не образовывали тесных связей за пределами своего сообщества. Иначе могли появиться вопросы: куда деваются рапторы после пятидесяти-шестидесяти лет?