Сидя в кабинете редактора, я бросаю взгляд на стеклянную перегородку и вижу за ней обращенные к нам лица коллег. Застигнутые врасплох, они смущенно отворачиваются.

– Так вы считаете, что это уже четвертый случай? – Женщина-полицейский смотрит на пакет с вещдоками, который лежит на столе между нами. Переворачивает его, чтобы прочесть подпись на открытке из коробки с увядающими цветами. – И все это происходит по средам?

Я киваю. Молча. Потому что боюсь расплакаться, едва раскрою рот, а мне совсем не хочется, чтобы коллеги и сотрудница полиции видели мои слезы. Я признательна Теду за то, что он уступил на время свой кабинет, но жаль, что в нем нет жалюзи, – это обеспечило бы хоть какую-то приватность.

Хорошо, что с мамой все в порядке. Я поговорила с руководством дома престарелых и объяснила ситуацию. С ней неотлучно находится сиделка, а система безопасности у них на высшем уровне – по крайней мере, меня в этом заверили. Всех посетителей записывают в журнал, и к маме не пропустят никого без моего согласия.

Я снова смотрю на сидящую напротив сотрудницу полиции. Эта милая женщина сразу поняла, почему я так встревожилась из-за мамы. Жаль, что я не запомнила ее имя. Мне стыдно. Она имеет звание детектива-инспектора – похоже, в полиции на этот раз отнеслись к моему делу серьезнее. А может, Тед надавил на своего приятеля Алана. Судя по вопросам, которые она задала мне с самого начала, детектив-инспектор знает свою работу. Во всяком случае, она куда более проницательна, чем те двое, с которыми я общалась неделю назад. У нее доброжелательное, открытое лицо, но она беременна, причем срок, кажется, довольно большой, и, к моему стыду, это меня беспокоит. В обычных условиях такую феминистку, как я, еще поискать надо, но сейчас я чувствую себя настоящей предательницей – каждой своей мыслью я предаю своих сестер.

Не могу объяснить, что именно чувствую, но мне страшно не хочется втягивать эту милую женщину и ее будущего малыша в тот ужас, который творится вокруг меня. Не хочу, чтобы она занималась поиском человека, который угрожал мне сырной проволокой, прислал изломанные цветы, намекая на мою мать, и даже, как я теперь полагаю, побывал в моем доме. Взгляд снова невольно устремляется на огромный живот. Помню, когда моя сестра Лиэнн была беременна, больше всего на свете мне хотелось ее защитить. Я думаю о происходящем чуде – о зарождении новой жизни, и уже совсем скоро на свет появится крохотный человечек. Невинное дитя. А тут этот жуткий жестокий тип…

– Кажется, он проник в мой дом. – С этими словами я протягиваю руку к чашке с водой. Вообще-то я не собиралась этого говорить, потому что сама еще не уверена. Нужно достать телефон, открыть ежедневник и сверить даты.

– Вот как? Не спешите, Элис, подумайте. Давайте продвигаться вперед помаленьку. Почему вы считаете, что он проник в ваш дом?

Я достаю телефон и копаюсь в нем, после чего сопоставляю дату поездки в Лондон с датами сообщений, которые писала хозяину квартиры. Точно. Черт возьми… Все сходится.

– В общем, когда он позвонил сюда на прошлой неделе и разговаривал измененным голосом, я думала, что это в первый раз. И надеялась, что в последний.

– Все верно. Я читала показания, которые мои коллеги записали с ваших слов. Там нет никаких упоминаний о каких-либо еще инцидентах.

– Просто я тогда не поняла, что между ними есть связь. А тут вдруг эта коробка с цветами и открытка, где говорится про мою маму, – я снова смотрю на пакет с открыткой, которая лежит напротив женщины-детектива.

Она берет ее и читает вслух: