– Михаил Петрович мне нужно вам кое-что сказать?! Сказать о важном для вас! Сказать по секрету. Пойдемте в кошару!

Облов несколько удивился, но последовал за девушкой. Совсем некстати колыхнулась пошленькая мыслишка: «Не в любви ли ко мне станет она изъясняться?»

Ступив под соломенные своды загона, оглядевшись в заиндевелом полумраке, он приблизился к Пелагее, выжидающе стоящей у входа. Девушка молчала. Ее широко распахнутые глаза, из васильковых ставшие иссиня черными, не мигая, стеклянным взором уставились на него. Облов почему-то смутился, преодолев неловкое замешательство, тихо, но то же время настойчиво спросил:

– Пелагеюшка, зачем ты позвала меня, что хочешь сказать мне?

По телу девушки пробежала легкая судорога, девушка вся сжалась в упругий комочек, на лице четче проступили скулы, она перевела дыхание:

– Михаил Петрович, не знаю, как и сказать-то вам? – Пелагея вся напряглась, губы ее подрагивали в лихорадке, – Михаил Петрович, отец хочет вас выдать властям. Он Филату велел заявить о вас на станции. Филатка не решался, но батяня его заставили. Он хочет, чтобы вас скорей поймали, а вся казна досталась ему одному. Он говорил брату, что вас не помилуют, обязательно поставят к стенке! Отец хочет, чтобы вас убили!

– Вымолвив все на одном дыхании, Пелагея, испуганно скрестила руки на груди, сжав пальцами свое горло и подбородок, робко поглядывала в сторону Облова.

Михаил все понял. Он подошел к девушке, положил ей на плечи руки, пристально всмотрелся в ее нерадостные глаза, стараясь как можно подробней запомнить личико Пелагеи, ее внезапно открывшуюcя девичью прелесть. Так они стояли, словно загипнотизированные, пока трубный гудок паровоза не вывел их из оцепенения. Они оба вздрогнули, разом ощутив непреодолимый водораздел меж собой. Михаил, обведя языком пересохшие губы, запинаясь, выговорил:

– Спасибо тебе Пелагеюшка, спасибо родненькая. Век буду помнить…, – потом, склонив голову, поцеловал девушку в лобик, коснулся нежной кожицы бесстрастным, отеческим поцелуем, быстро повернулся и вышел прочь.

В его сердце не было зла ни на Кузьму Бородина, а уж тем паче на дурня Филатку. Михаил Петрович прекрасно понимал, что рано или поздно его обязательно сдадут властям, свои же продадут. Такова участь всех незадачливых повстанческих вождей, тех же Разина, Пугачева, связанных, выдало на смертную муку их ближайшее окружение. Ну, а касательно его, Михаила Облова, неважно кто сподобится на столь мерзкое дело – Кузьма ли Бородин, Седых ли Денис или еще какой-нибудь из бывших прихлебателей. Важно одно, в их глазах – подполковник Облов обречен. И от этого никуда не деться, развязка неминуема и печальна. И пусть сегодня подвезло, что он благодаря наивной и чистой дочке изменника, проник в происки доморощенных заговорщиков. Пусть сейчас он решительно пресечет их подлый замысел, но когда-нибудь, уже не окажется рядом по уши влюбленной в тебя девочки, и тогда, его просто возьмут сонного, с постели. В одном исподнем.

Неужто подступил каюк, говоря по-восточному?! Неужели ничего больше не осталось в жизни, разве нет никакого выхода? А, что!? Вот, взять Пелагею с собой, да податься куда-нибудь подальше. Зарыться в самую, что ни на есть глухомань, и жить, зажить простой человеческой жизнью. Народить детишек, стать таким же как все, раствориться среди простых людей. Выход ли это для него – Облова? Да нет, конечно. От себя не уйти. Да и не сможет он опроститься, не сумет носить личину тупого обывателя. Он, столько лет, высокомерно презиравший простолюдинов, считавший себя аристократом духа, теперь, вдруг, возьмет, да и содеется ничтожеством, уподобится праху земному?!