– Ну, мы тоже скоро… уходим… Да, скоро… Сейчас вот… Подождите, пожалуйста, мы вместе…

Спустившись из мастерской-мансарды этажом ниже, Плотов вызвал лифт. Услышал приближающуюся в лестничной полутьме музыкальную парочку – Алину и Галину, и окончание досадливой реплики: «…и быстро ж, блин, все мужики исчезли».

– Я вас жду! – подал голос Плотов из мрака.

– Ой! А вы слышали, о чём мы? – вроде бы смутилась Алина.

– Нет-нет.

– Вот и хорошо.

В лифте Плотов пытался вжать себя в себя, чтобы не касаться. На улице, понимая, что теряет контроль над ситуацией, стал прощаться, снова сославшись на позднее время.

Однако её взгляд и повторенный вопрос: «Вам непременно нужно сейчас идти?» – в одну секунду смели все его защитные построения, которые он воздвигал и в этот вечер, и прежде.

Мнимый забор в одночасье рухнул, как Берлинская стена, и на обломках препонов произрос – подобно Фениксу – подвыпивший (ну самую малость) Плотов, обдуваемый ветрами грядущего иллюзорного и мучительного счастья, в каком-то почти злобном кураже, словно мужик, только что устроивший разгром в собственном доме, а то и сокрушивший Отечество: ну всё, абзац!

«Ничего мне не понять на высоком ложе, поцелуем не унять чьей-то дивной дрожи, не цепляться за плечо на краю обрыва – отчего так горячо? отчего счастливо?.. И не снится мне обрыв прямо с кручи горной, где сидит, глаза прикрыв, старый ворон чорный; старый ворон, чорный вран, – всё он ждёт зевая, пока вытечет из ран кровь моя живая».

Но и на этой нервенной ноте Плотов почти честно постарался соблюсти инерцию:

– Я из дому без денег выскочил, да и отец волнуется, он дома один.

– Ходит?

– В смысле?

– Ну отец – ходит? Сам – передвигается?

– Слава Богу.

– А у меня, как маму год назад похоронили, отец – лежачий, – с печалью сообщила Алина и, с тихой настойчивостью смелой мышки, приглашающе, но твердо сказала: – Едем? Тут недалеко, пять остановок.

– Есть необходимость? – дурковато тянул напрасную волынку Плотов, уже сорванный с нарезки.

Она кивнула.

– А что нас там ждёт?

– Общение.

– Сильный ответ. И куда мы?

– У Гали – трёхкомнатная квартира. Дети – в Питере, учатся…

– Мы, бывает, засиживаемся после концертов, – вступила Галина, обнимая виолончельный футляр и явно не въезжая в подспудную тему. – Алин муж… он художник… опять скажет: «Снова в три часа ночи поддатая пришла!» Хи!

Аля кивнула, а Галя утвердительно закончила:

– Но Алина Данилна у нас – женщина основательная: спать обязательно приходит к себе домой!

– Да, такое мы на своем веку уже слыхивали, – сказал Плотов, – «у всякого индивидуя должно быть своё койко-место». Знакомо. Завидный консерватизм. – И добавил после паузы, пародируя менторскую интонацию: – Похвально, похвально!

Троллейбусы ещё баловали поздних пассажиров своим явлением. За время краткой поездки Плотов с Алиной, сидючи на пустых креслах, разделенных проходом, говорили о чём-то дежурно-второстепенном, при этом не сводя друг с друга глаз и клонясь встречь – как те рябина и дуб из песни.

Подходя в темноте к надлежащему подъезду, Плотов вёл Алину, держа за правую ладошку, – маленькую, уютную, родную… Родная рука – у чужой жены? Недурно, Арсений Данилыч!

Плотов даже не стал (не был в состоянии, да и не хотел!) погружаться в полутона, размышлять, что же движет Алиной – печаль ли какая, месть ли кому особо дорогому, желание ли вытеснить с помощью Плотова кого-то из своего сердца, «отдохнуть», в конце концов… А может, это был способ избавиться от какой-то фобии (уж Плотов-то знал, что такое страх и бессилье перед ним!). Или – ещё проще (сложней?): она была влекома посылом, подобным его собственному.